Правила пользования сайтом

Экспорт новостей в формате RSS 2.0

читать новости сайта djailyk.ru на яндекс.ленте

Послать письмо администратору

 

Мои друзья хоть не в болонии,

Зато не тащат из семьи,

 А гадость пьют  - из экономии,

хоть поутру – да на свои!

 

Владимир Высоцкий

 

 

Мои друзья Левины

 

 

       Трое моих друзей – Толя, Миша и Борис носят одну и ту же, одинаковую фамилию – Левин. Так совпало. Фамилию эту они получили, конечно, от своих родителей, а те – от своих, а самые первые, наверное, от царя зверей, льва. Фамилия простая, короткая, удобная для написания и произношения, и, кроме того, сразу ясно – who is who с такой фамилией. Фамилия Левин встречается часто, конечно, не так как, например, фамилии Иванов, Петров или Сидоров. Среди Ивановых совсем нередко встречаются люди, которых жизнь заставила поменять свои родные фамилии типа Левин, Рабинович и т.п. на фамилии Ивановы.

 

       Совсем другое дело, моя фамилия – Плышевский. Она относится к редко встречающимся, длинная – рука устаёт, пока напишешь ее, трудно произносимая – шипящая буква посередине, да и три согласных подряд не подарок. Кроме того, по ней непонятно, кто я – то ли поляк, то ли русский или белорус, а может быть еврей. В общем, не повезло мне с фамилией, ну да ладно, фамилии свои выбираем не мы сами, что досталось, то и досталось. Но не могу не отметить, что все мои родные женщины – сестры и дочери - свои фамилии на фамилии мужей не поменяли – они все Плышевские, а жена моя поменяла свою родную фамилию на мою. Женщинам, очевидно, в отличие от меня, эта фамилия нравится.

 

       Все трое моих Левиных мастера спорта СССР по альпинизму, как, впрочем, и я. Так совпало. И сразу становится ясно-понятно о чем дальше пойдет разговор – о горах, об альпинизме, которому мы посвятили большую часть своей сознательной жизни и о спасательных работах в высоких горах.

 
 

I

 

       Самый старший из моих Левиных, Анатолий Самуилович, он же Самойлович, 1932 года рождения, москвич. Вообще-то он из Днепропетровска, но живет в Москве очень давно, не то, что я – лимитчик по случаю, понаехал тут всякий, да и живу я не на проспекте Мира, в центре, как он, а в городе Зеленограде. Толя работает до сих пор научным сотрудником, и успешно, он кандидат каких-то наук, связанных с физикой земли.

       С Толей Левиным я пересекся в первый раз в 1976 году на Памире. В то лето мы вместе работали в международном альпинистском лагере Спорткомитета СССР (МАЛ) в районе пика Ленина.

 

       Вот краткая справка о МАЛе:

       МАЛ был организован в 1974 году Спорткомитетом СССР для приема по путевкам иностранных альпинистов из Европы, Америки и Азии. Путевка сроком на 1 месяц стоила для клиента одну тысячу зеленых. Базовый лагерь МАЛа располагался в урочище под названием Ачик-Таш неподалеку от Алайской долины и вблизи ледника пика Ленина. Высота этого места над уровнем моря порядка 3200 м. В лагере было только одно небольшое деревянное здание для кухни и столовой, и сарай, служивший складом снаряжения. Народ жил в палаточных кемпингах. У МАЛа был филиал в верховьях ледника Фортанбек. Там, на боковой морене ледника, на высоте примерно 4200 м была небольшая поляна – поляна  Сулоева, на которой строений не было, стояли только палатки. Путевка сюда стоила уже 1200 зеленых. Зато рядом был пик Коммунизма – самая высокая гора СССР 7495 метров. Автомобильной дороги в это филиал нет, как нет и пешеходной. Добраться сюда из Ачик-Таша можно или по воздуху, или путешествуя пешком несколько дней по леднику. В Ачик-Таше, на базе лагеря, стоял вертолет Ми-8, который обслуживал филиал. Он также помогал при спасательных и транспортировочных работах. В дальнейшем, у МАЛа  был открыт еще один филиал – на леднике Москвина, под пиком Евгении Корженевской – третьим памирским семитысячником с высотой 7100 м. Так что работы вертолету хватало. Сейчас все три высокие памирские вершины находятся на территории других государств и имеют другие названия, а МАЛ ушел в историю, как и прежние названия вершин.

 

       До базового лагеря в Ачик-Таше можно было ехать из города ОШ по Памирскому тракту до поселка Дараут-Курган, и дальше наверх по горной дороге. Памирский тракт – это высокогорная дорога, протянувшаяся через весь Памир из Оша до города Хорог. Вот как писал о Памирском тракте Юрий Визбор:

 

       Дорог на свете много,

       Но выше не найдешь –

       От города Хорога

       В далекий город Ош.

 

              По кручам каменистым,

              Смотри, не оборвись!

              Машины-альпинисты

              Карабкаются ввысь.

 

       Держи баранку строго,

       Иначе не пройдешь

       От города Хорога

       В далекий город Ош.

 

       И, действительно, как говорится, дорога не «слабая». Несколько высоких перевалов, один из которых, Ак-Байтал, выше 5 тысяч метров, бесчисленные серпантины на подъемах и спусках, натруженный рев грузовиков, идущих по ним на пониженных передачах, и так весь божий день. В Дараут-Курган, который находится уже в Алайской долине, вкатываешься слегка зачуханый и покрытый толстым слоем дорожной пыли. Для клиентов, прилетающих в Ош из Москвы рейсовым самолетом Аэрофлота, эта дорога была очень впечатлительной. При мне один из них, уже на месте, долго не смывал с лица и одежды толстый слой азиатской пыли – он все фотографировался. Целая фото-сессия! А на лице были видны лишь одни глаза.

 

       В МАЛе работало несколько групп наших альпинистов. В Ачик-Таше их было, если память мне не изменяет, десятка полтора. Их должность называлась тренер-спасатель. Тренерской работы как таковой, на самом деле, не было, кроме как консультаций по маршрутам на вершины. В отношении выбора маршрута и дальнейших действий участники были свободными людьми, не требовалось никаких разрешений, куда, когда и с кем идти - только регистрация. Ну а тренера выполняли подстраховочные и спасательные функции.

       Среди иностранцев настоящих спортсменов-альпинистов было не так много. В основном, это были обычные люди из проживающих в горных районах Европы и Америки, и, чаще всего, не бывавшие ни разу в высоких горах. Встречались и просто пожилые туристы вообще не спортивного плана. Меня всегда поражало то, что эти люди, несмотря на кислородное голодание на высоте и другие всякие опасности, стремятся вверх на высоту, стремятся проверить свои возможности на высоте, повысить свой высотный потолок и поднять его выше. И это заставляло относиться с уважением ко всем участникам лагеря независимо от их спортивного уровня.

 

*

       Тренеры-спасатели приезжали в лагерь на две недели раньше иностранцев. Чтобы успешно выполнить свою работу, необходимо было заранее пройти высотную акклиматизацию. Обычно с этой целью делалось несколько подъемов на высоту около 6 тыс. метров с обязательной ночевкой наверху перед возвращением в лагерь. Затем проводилось обязательное восхождение на пик Ленина или пик Евгении Корженевской

       Наш старший тренер, заслуженный мастер спорта СССР по альпинизму и профессор МВТУ Анатолий Георгиевич Овчинников, распределял всех тренеров на группы по 4 человека. В моей группе все оказались москвичами. Старшим в группе был назначен Валерий Путрин, альпинист из студенческого общества «Буревестник», к тому времени уже опытный альпинист-высотник, научный работник и отец троих детей. В группе был врач Вадим Зайцев, тоже научный работник и без 5 минут доктор медицинских наук, психолог, я, простой инженер и отец двух дочерей, и Толя Левин. Толя мне сразу понравился: высокий, веселый, деятельный, рассказывал анекдоты по любому случаю. Он, к тому времени поработал несколько лет на Кубе, поездил по Европам и знал иностранные языки.

       И вот теперь началась наша трудовая жизнь. Первый акклиматизационный выход был на пик Ленина. Немного выше, примерно на 5200 вырыли пещеру, поставили палатку, переночевали в ней, и на другой день вернулись в базовый лагерь. В этом выходе вместо Вадима Зайцева был врач Борис Элконин, постарше нас, но, как и Толя, исключительно веселый человек. Вдвоем они скучать нам не давали. Второй выход был уже с восхождением на вершину. Тут нам подфартило – по согласованию с начальством к началу маршрута нашу четверку подкинули на вертолете. Буквально через 10 минут мы оказались на боковой морене ледника, высота 4200 с обозначением лагерь III, до которого нам было бы идти с тяжелым рюкзаком несколько часов.

 

       Отсюда начинался наш маршрут подъема, и он шел вдоль так называемой «метлы». На вершину пика Ленина есть несколько вариантов подъема, два из них наиболее популярны, через пик Липкина и через вершину Раздельная. Наш же путь подъема был между ними, по центру.

 

       На первой ночёвке на высоте ~ 5700 нас догнала группа наших тренеров: ленинградцы Олег Борисёнок, Жора Корепанов, Борис Соустин, Игорь Степанов, и примкнувший к ним лавинщик Гена Старыгин. Ребята должны были работать на Фортамбеке, но акклиматизацию проходили здесь. На другой день мы двинулись дружно наверх уже вместе.  К вечеру второго дня разбили штурмовой лагерь на скальном гребешке на высоте 6500, и с утра налегке, оставив все на ночёвке, попёрлись на вершину. Я шел сзади, замыкая всю группу. Вадим Зайцев и Гена Старыгин плелись еле-еле, Вадим до вершины так и не дошел, а я со Старыгиным дошел до верхней точки 7142 метра, где, дожидаясь нас, мерз у тура Олег Борисёнок. Толя Левин и Валера Путрин уже начали спуск к палаткам вместе с ленинградцами.

 

       На пик Ленина я уже поднимался раньше 11 лет назад, в 1965 году, по обычному пути через пик Липкина. Помню, что я тогда серьезно поморозил ноги в предыдущем восхождении в Дугобе и очень боялся, что окончательно отморожу их на высоте. Толя Дубровин, врач нашего спортивного сбора, не выпускал меня наверх, но, все же я его уговорил, пользуясь тем, что был руководителем сбора. В дорогу он выдал мне, на всякий случай, большую флягу спирта, которую я благополучно поднял наверх и принес вниз. Погода благоприятствовала, и мы всем сбором тогда удачно совершили это восхождение.

 

 

 

       Толя Дубровин через несколько лет погиб в Кабуле от пуль душманов – застрелили прямо в машине, в которой он ехал вместе с армейским офицером. В Москве у него остались жена и две дочери.

 

       В базовый лагерь мы возвратились вовремя. Иностранцы уже заехали и во всю готовились к выходам наверх. У нас было не больше пары дней на расслабуху.

 

       Как раз вечером, праздновали день рождения переводчицы Тани. Мне этот вечер запомнился рассказом Валеры Путрина о прыжке в 1969 году группы наших парашютистов на вершину пика Ленина. В состав группы входили опытные парашютисты, мастера спорта, испытатели парашютов из парашютного НИИ, Александр Петриченко, Владимир Прокопов, Эрнст Севастьянов, Владимир Чижик, Владимир Бессонов из отряда космонавтов, конструктор и испытатель парашютов Вячеслав Томарович и военные десантники: подполковник Морозов, лейтенант Александр Сидоренко, старшина Владимир Минаев, сержант Юрий Глаголев, рядовой Юрий Юматов. Перед этим прыжком группа удачно десантировалась на обширное фирновое плато, на высоту 6000 метров.

 

       Здесь же надо было попасть на вершине на площадку размером ~ 600х300 метров на высоте 7142 м. За прыжок платили 300 руб. Десантирование происходило из самолета АН-12 с высоты 8000 метров. Для связи с самолетом и обеспечения спуска парашютистов на вершину поднялась группа альпинистов московского «Буревестника», в которой, кроме Валеры Путрина, были Вячеслав Глухов, Алексей Шиндяйкин, Валентин Сулоев, Петрук, Божуков и другие. Альпинисты затащили наверх тяжеленную армейскую радиостанцию (15 кг), но связи с самолетом не получилось, рация отказалась работать, по-видимому, из-за замерзших аккумуляторов. Информацию о силе и направлении ветра на вершине в самолете не получили. А ветер дул порывистый. То ли из-за порыва ветра, то ли, штурман ошибся со временем сброса на несколько секунд, но парашютистов при приземлении внизу сильно разбросало. Некоторые приземлились не на снежную площадку, а на скальные выступы на склоне, и получили смертельные травмы. Это были Юматов, Минаев, Глаголев и Томарович. Приземлились на камни также Севастьянов и Чижик. Петриченко, Морозова и Сидоренко отнесло далеко вниз на снежный южный склон вершины, со стороны ущелья Саук-Дара, причем Морозов, увидев, что его несет на скалы, в воздухе отстегнулся от парашютной системы и спрыгнул вниз в снег, но сломал при этом ногу. Валентин Сулоев на лыжах спустился вниз на 4200, чтобы сообщить о катастрофе. Томарович и Глаголев умерли утром на другой день. Оставив трупы наверху, альпинисты начали транспортировку трех живых человек на южном склоне. Альпинисты Путрин, Глухов и …решили спускать их в Саук-Дару. Эту группу долго не могли найти на спуске, но, в конце концов, определив их местонахождение, дважды сбросили им с самолета бензин для примусов и продукты. Транспортировка длилась несколько дней.

 

       Вот такая трагическая парашютная история. Солдат-десантников Минаева и Глаголева похоронили в Ачик-Таше, чуть повыше базового лагеря МАЛа. На их могиле установили небольшой жестяной обелиск с красной звездой, тела Томаровича и Юматова увезли в Москву родственники. Ребят-альпинистов, работавших на вершине и транспортировавших пострадавших парашютистов на спуске в Саук-Дару, наградили медалями «За отвагу», родителям погибших десантников прислали похоронки с соболезнованиями, старший офицер, отвечающий за все мероприятие, получил орден. Несколько лет назад группа российских спортсменов-парашютистов в память о погибших десантниках совершила, на этот раз удачное, десантирование на пик Ленина, и это было показано по центральному телевидению.

 

***

 

       После небольшого отдыха в базовом лагере выдвигаемся на работу, наверх. Наша задача – дежурство на гребне пика Ленина на высоте 6 тыс. метров у вершины Раздельная. Идти тяжело – сильно нагружен, рюкзак весит больше 20 кг – продукты на несколько дней, палатка, веревки, примус, бензин и т.п., и еще тащу горные лыжи и лыжные ботинки – рассчитываю спуститься сверху на лыжах. Через несколько часов останавливаемся на ночевку в промежуточном лагере II на морене ледника. На другой день с утра двигаемся дальше и через несколько часов изнурительного подъема по леднику наконец достигаем лагеря III ~ 5300 метров. Здесь уже заранее вырыта пещера в снегу другой группой наших тренеров. Не довольствуясь достигнутым, поднимаемся еще немножко выше, до 5500, и базируемся – ставим свою палатку-памирку.

 

       Мы держим радиосвязь с базовым лагерем и со всеми группами восходителей с помощью милицейских УКВ-радиостанций под названием «Ласточка». На рации работает Толя. 28 июля он принимает тревожное сообщение от группы, находящейся выше 6000 метров, о том, что у них двое больных и требуется помощь. Подробности он не разобрал. Хоть Толя с виду настоящий француз, гасконец, ну прямо Д’Артаньян, но по-французски на слух не очень понимает, ему бы лучше немецкий или английский, а сообщение было на французском.

       И мы сразу поняли, что сидение наше в пещере, куда мы спустились переночевать, закончилось, надо срочно идти наверх выручать народ. Понятно, что надо торопиться. Облегчились, как могли, взяли только веревку, примус, бензин, немного продуктов. Доктор Вадим Зайцев выдал аптечку. Памирку не взяли, надеясь на палатки иностранцев на перемычке между вершиной Раздельная и понижением гребня, идущего наверх. Вадима также оставили внизу – он мог бы затормозить наше движение. А, между тем, погода начала портится. У нас внизу уже чувствовалось, что приходит циклон, надвигается непогода, ну а наверху она уже наверняка бушевала. Вскоре облачность и туман накрыли и нас.

*

       Непогода в высоких горах, если можно так выразиться, главный враг альпинистов-высотников. Начинает валить снег, туман, резко повышается вероятность схода лавин, и, как правило, всякое движение приостанавливается – приходится отсиживаться. Хорошо, если удастся вырыть в снегу пещеру и в ней отсидеться, а если нет, то приходится бороться за жизнь в палатке. Обычно понижается температура воздуха, ну а сильный ветер жить не дает, выдувает из палатки тепло, да и рвет ее, если плохо поставлена и без защитной снеговой стенки, палатку засыпает непрерывно идущим снегом, приходится периодически, и днем и ночью откапываться, чтобы не завалило. Так что отсиживаться, пережидая непогоду в палатке, не сахар. И хорошо, если застала тебя непогода сравнительно невысоко. Ну а если дело происходит выше 6000 метров, то при значительном понижении парциального давления кислорода и отсутствии движения к организму начинает привязываться горная болезнь, и большая вероятность при переохлаждении прихватить воспаление легких. Все болезни на высоте развиваются скоротечно, и аут наступает быстро, особенно, когда организм изнурен непосильной работой на высоте при недостатке кислорода.

 

*

 

       Вершина Раздельная – это большой снежный купол немного выше 6000 метров, и даже при подъеме можно было уйти в любую сторону, но не в ту, в которую надо, а видимости уже не было никакой. Поднимались по глубокому снегу, выше колена, поочередно топча ступени, когда первый выдыхался, на его место заступал идущий за ним, а первый становился последним и «отдыхал» сзади. Так как нас было всего трое, то нам на этом подъеме досталось. Я шел в шекельтонах, они все же тяжелее ботинок, в которых шли ребята, и, может быть, от природной слабости, но первым я топтал считанное число раз, в основном впереди шел длинноногий Толя, да и Валера от него не отставал. Когда выбрались наверх близко к вершине, силы мои окончательно закончились. Но, тут нам повезло, и, как потом выяснилось, дальше это везение продолжалось. При ветре произошел временный разрыв облаков, чуть разогнало туман, и далеко внизу мы увидели лагерь IV – несколько палаток на седловине. Слава богу, стало видно направление, куда надо было спускаться. Затем небо снова заволокло, опять туман и никакой видимости.

 

       В лагерь пришли уже в сумерках, я еле живой от усталости. Надо было дожидаться света или двигаться дальше. Решили дожидаться. Устроились на ночлег в палатке у немцев из ГДР. В «памирке» легли вшестером поперек – вдоль не помещались. Этот день был на редкость тяжелым, и мы сразу рухнули в горизонталь. Двое немцев кухарили снаружи, примус стоял в снежной яме, защищенной от ветра. Эти двое беспрерывно подавали нам в палатку то суп, то чай, то опять суп, то еще что-нибудь съедобное.

 

       Мы лежали в спальниках, не раздеваясь, мокрые шекельтоны я сунул в рюкзак под голову, и меня не оставляла мысль – как я с утра пойду в мокрых наверх. Все же немцы молодцы, откормили и отпоили нас, изможденных. Я постепенно ожил, и спал, можно сказать, неплохо, хоть и в палатке с краю, у выхода, зато рядом с кухней и снежной стенкой. Снег валил всю ночь. Договорились со старшим у немцев, звали его Улаф, что они вместе с нами пойдут утром наверх в лагерь V к французам. Разбудили нас около трех часов утра. Двое немцев сразу выбрались из палатки и начали кочегарить примус и топить снег для чая – им выпало дежурить. Вот что значит немецкий порядок – ordnung. Через час мы все были готовы к выходу, я, Путрин, Левин и группа немцев во главе с Улафом. Погоды не было. Ветер завывал как сумасшедший, швыряясь снегом в морду лица. Прошли метров двадцать наверх, встали и вернулись назад – темно, не видно куда идти, сильный ветер, и снег хлещет в рожу. У Толи начали подмерзать ноги. Снова залегли в палатку, не раздеваясь, стали ждать рассвета. В шесть утра снова двинулись наверх. Ветер временами валил с ног. В мокрых шекельтонах у меня начали подмерзать ноги. Восемь человек немцев, вышедших вместе с нами, неожиданно повернули назад. Толе – он шел рядом с ними – Улаф объяснил, что в такую погоду они работать не могут. Я их не осуждаю – мы были все же на работе, а они на отдыхе, спасибо, что приютили, накормили и напоили. Дальше шли втроем. И все же мы прорвались до высоты 6500, где лагерь V. Повезло, что ветер начал стихать, а мы шли все же пустые, без груза, и появилась хоть какая-то видимость.

 

*

 

       Что мы увидели в лагере V?  Трое немцев из ФРГ уже собирались уходить вниз. Потом я узнал их имена, это были Гюнтер Арль, Норберт и Эберхарт. У них палатка была разорвана ветром. Кроме разорванной немецкой палатки, стояли еще две французские. Одна из них наверху, вместе с немецкой, другая метров на 50 ниже. Я с ходу проскочил к верхней палатке, парни задержались у нижней, где были две француженки, обе больные. В верхней французской палатке, куда я заглянул, лежал молодой французик, похоже, еще живой, но без сознания. Мутные глаза, которые ничего не видят, побелевшие руки и лицо, как у мертвеца. Испугавшись, я позвал на помощь ребят, которые возились внизу с бабами, они сразу прибежали, чтобы хоть как-то оживить француза. Толя сделал ему в задницу укол «страфандина», но он даже не пошевелился. Дальше так: упаковали его в разорванную немецкую палатку, обвязали веревкой и потащили вниз. Между тем, выяснилось, что в лагере, кроме французов и немцев, были еще двое американцев, Пойндекстер и Фишбайн, и пожилой австриец Фердинанд. Двух больных француженок мужики вели под руки. Все же их крепко прихватило горняшкой, и они очень ослабели, особенно молоденькая Мартин, старшая Иветт выглядела бодрее. Потом, внизу она рассказала, что до этого она уже была в Гималаях и даже написала книжку об этом путешествии «Бабушка в Гималаях». Хоть и вниз, конечно, но тащить было очень тяжело.

 

       В одном из участков гребня было небольшое возвышение. На это возвышение и вытащили с большим трудом, изнемогли, немного помогли немцы. Дальше вниз по крутому снежному склону пришлось страховать веревками, чтобы не уехать с гребня. На высоте выше 6000 метров все это – очень изнурительная работа.  «Наелся» я, как никогда в жизни. Уже подходя  к лагерю IV на перемычке между гребнем и вершиной Раздельная, на противоположном к нам снежном склоне вершины Раздельная, мы увидели большую цепочку поднимающихся альпинистов. Это уходили немцы – гэдээровцы. Ну что тут сказать, расстроились, конечно, выругались про себя, и снова потащились дальше вниз. Мы ведь рассчитывали на их помощь, чтобы затащить наш груз на Раздельную.

       В лагере IV  было пусто – стояла одиноко одна «памирка» без тента, в ней было немного продуктов. Ушли все – и немцы, и австрийцы – один из них был врач – и швейцарцы тоже ушли. Такого мы не ожидали. Стало ясно, что больного вверх по склону на Раздельную нам одним не поднять. Уже начинало темнеть, повалил опять снег. Поставили палатку для больного француза, в ней же легла еще Мартин. Наши немцы поставили свою «памирку», все остальные залегли в оставленную нам палатку. Двойка – Фишбайн и Пойндекстер – решили рискнуть и начали спуск из лагеря прямо вниз на ледник по крутому снежному кулуару между Раздельной и гребнем пика Ленина. Этот путь был коротким, но на редкость лавиноопасным – очень много снега нависало сверху с гребня. Поэтому по нему обычно не поднимались и не спускались. Но этим ребятам повезло, спускались они медленно, снег в кулуаре был глубокий, примерно через час они были уже внизу на леднике.

 

*

       Кроме непогоды, другой главной опасностью в высоких горах являются лавины. Снежные лавины опасны своей непредсказуемостью. Никогда не знаешь, когда, откуда и как пойдет лавина. Непрерывно идущий снег в непогоду резко повышает лавиноопасность. И, если ты находишься или идешь по потенциально лавиноопасному участку маршрута, будь морально готов к тому, что если на тебя свалятся эти тонны снега, то тебя на высоте никогда не найдут и не откопают.

 

       В 1990 году на «сковородку» («сковородка» – это ровный снежный участок на леднике на высоте 5100 м, немного ниже лагеря III, хорошо прогреваемый солнцем, отсюда и название), с гребня пика Ленина сошла огромная лавина, сметая все на своем пути, и похоронила под снегом 43 альпиниста. На «сковородке» обычно останавливались на ночевку многие группы альпинистов. В тот день их было очень много. До лагеря III, который был безопасен, дошло только несколько групп, которым не хватило места на сковородке.

 

       Лавина с гребня с пика Ленина частично прошла и по кулуару, по которому спустились наши американцы – Пойндекстер и Фишбайн. Трех человек, оказавшихся близко к поверхности снега, удалось откопать, но это были уже трупы, двое мужчин и одна женщина. Как рассказал Слава Лавриненко, работавший в тот год спасателем в МАЛе и занимавшийся транспортировкой этих трупов к лагерю II, к вертолету, цифра 43 погибших неточная. Дело в том, что в тот день на «сковородке» скопилось очень много народу. Кроме иностранцев из МАЛа, там стояли палатки альпинистов из самодеятельных спортивных групп из разных городов СССР. Советские альпинисты базировались в Ачик-Таше, выше базы МАЛа, на так называемой «луковой поляне». Но кто же их там считал?  Так что под снегом на «сковородке» и в трещинах ледопада, куда сбросило лавиной большую часть лагеря, вот уже 25 лет лежит наверняка больше 43 человек. Сейчас начинают понемногу вытаивать вещи, фрагменты палаток, в также трупы, за исключением тех, которых упаковало в ледовых трещинах.

 

*

       Утром непогода продолжалась, шел снег. Валера сходил к палатке больного – француз еще жил. Надо было срочно спускать его ниже, все же мы были еще высоко – 6000 метров. Вытащили его из палатки, от него остро пахло мочой, он был мокрый, но переодевать было некогда, положили на рваную транспортировочную палатку, упаковали, обвязали веревкой и начали осторожно, со страховкой, спускать по тому же крутому кулуару, по которому вечером спустилась двойка.  Впереди шел Фердинанд, поддерживая женщин. Через пару часов мы все оказались на леднике. Выдохнули! Нам тоже повезло. Честно говоря, во время спуска по кулуару, у меня, как говорится «очко играло» – каждую минуту боялся, что нас накроет лавиной. Дальнейший путь не представлял особой опасности. Снег продолжал идти, но внизу, в редких разрывах облаков, проглядывался путь по леднику, и иногда даже было видно палатки лагеря III.

 

       Далее путь шел с небольшим подъемом. Снова впряглись и потащили. Вверх тащить было исключительно тяжело, чувствуем, что не справляемся. По дневной радиосвязи запросили помощь снизу, подошли те же немцы из ГДР во главе с Улафом. Они ночевали в пещере лагеря III, и вниз спуститься не успели. Дело пошло веселей, и вскоре мы были около пещеры, где нас встретил врач Вадим Зайцев. Он обиходил Филиппа, так звали больного, и мы, долго не задерживаясь, двинулись дальше по леднику, осторожно обходя ледовые трещины, кое-где пришлось организовывать страховку. Внизу, в лагере II на 4200, благополучно закончились эти тяжелые трехдневные транспортировочные работы. Часа через 2 в лагерь  спустилась вторая группа наших спасателей МАЛа – Борис Ефимов, Валя Пятифоров и Витя Власов – работавшая на маршруте подъема на Ленина через пик Липкина. Они притащили больную женщину, чешскую альпинистку, которая вырубилась где-то выше 6000 метров. Девка была едва живая. Спасательные работы у этой нашей второй группы проходили точно в те же дни и часы, что и у нашей группы, и закончились почти одновременно. Так совпало!

 

       Иногда я думаю, не много ли у меня совпадений случается в жизни, что кто-то там, наверху, специально устраивает их для меня.

 

       Чешку, ее звали, кажется, Ярка, положили в палатку, где лежал, уже слегка оклемавшийся наш Филипп. Дальше сидим, ждем вертолета, Ярка стонет непрерывно, как-то с подвываниями – у нее что-то с головой, видно, здорово все же прихватило ее горняшкой на высоте, а я лежу и вспоминаю наших женщин, погибших на вершине пика Ленина.

 

*

 

       Вот их имена:

       1.Эльвира Шатаева

       2.Нина Васильева

       3.Валя Фатеева

       4.Ира Любимцева

       5.Галя Переходюк

       6.Ильсиар (Элла) Мухамедова

       7.Таня Бардашова

       8.Люда Манжарова

 

       Восемь человек. Почти всех я знал, а с двумя – Ниной Васильевой и Валей Фатеевой – вместе ходил на восхождения.

 

       В начале восьмидесятых в советском альпинизме возникло феминистское движение. Обычно раньше, в составе спортивных альпинистских групп часто было по 1-2 женщины, они, как правило, шли на гору в одной связке с мужчинами. Но тут появились чисто женские группы и даже на высотных восхождениях. В 1971 году группа под руководством Галины Рожальской, в составе которой были еще Эльвира Шатаева, Антонина Сон и Элла Мухамедова, совершила первое успешное чисто женское восхождение на семитысячник, пик Евгении Корженевской  7105 м. Амбициозная Эльвира Шатаева из Московского Спартака организовала свою женскую группу и сделала несколько восхождений на Кавказе, в том числе траверс Ушбы, а в 1974 году собрала группу из 8 женщин и вышла на траверс пика Ленина с подъемом через скалы Липкина и спуском через Раздельную. Группу выпустил на траверс старший тренер МАЛа и патриарх советского альпинизма Виталий Абалаков, не обеспечив при этом достаточной и конкретной ее подстраховки, полагаясь на то, что на обоих маршрутах в это время было несколько советских и иностранных групп, совершавших свои восхождения. Подъем на вершину пика Ленина происходит обычно поэтапно, используя несколько промежуточных лагерей. А из штурмового лагеря на высоте 6500 м группа выходит налегке. Все бивачное снаряжение вместе с палаткой остается в этом лагере. При спуске группа снимает палатку, все забирает и спускается дальше вниз. Так как у женщин был запланирован траверс, им пришлось подниматься на вершину с тяжелыми рюкзаками. Конечно, они сильно устали. Акклиматизация у них была недостаточной, они вышли к вершине поздно, и, не начав спускаться, решились на ночевку на 7142 м в районе вершины. На другой день погода резко сломалась – ветер, снег и никакой видимости куда спускаться. Началась отсидка – пережидание непогоды на семикилометровой высоте, о «прелестях» которой я уже упоминал выше. После второй такой ночевки группа все же нашла в себе силы начать спуск по пути подъема. В условиях ухудшающейся непогоды спустились совсем мало и снова поставили палатку. С базовым лагерем поддерживалась регулярная радиосвязь. На следующий день Шатаева сообщила, что у них умерла одна участница – Ира Любимцева. По-видимому, ее организм не выдержал изнурения при остром недостатке кислорода. Эта смерть деморализовала, конечно, группу. Сильными порывами ветра разорвало палатки, унесло часть бивачного снаряжения. Женщины стали беззащитны и начали замерзать и умирать одна за другой. Последней на связи была Галя Переходюк.

 

       Поражает то, что на маршруте по Липкину было несколько групп: спасатели МАЛа Гаврилов, Клецко и др., на 4200 сидела группа Олега Борисенка, неподалеку была группа челябинцев, а также группы американцев и японцев. Японцы были всех выше – в штурмовом лагере. Когда началась непогода, они благоразумно спустились ниже в пещеру. Ну а на маршруте через Раздельную, выше 6000 м, была группа спасателей во главе с Жорой Корепановым. Ни от кого женщины не дождались помощи. Попытку сделали только японцы, но не сумели прорваться сквозь непогоду.

 

*

       На вершину пика Ленина я поднялся в третий раз в 1979 году. Тогда я опять работал в МАЛе спасателем. Когда мы со Славой Лавриненко «дежурили» на 6000 м за Раздельной, и на маршруте никого не было, мы отлучились с дежурства, и, выйдя утром из лагеря 6000 м, добрели до вершины и в тот же день спустились вниз. Мы были хорошо акклиматизированы, да и погода была прекрасная. А вот мой земляк по Зеленограду Борис Коршунов поднимался на пик Ленина, ты не поверишь, 19 раз! Поэтому он считает себя «верным ленинцем». Это, правда, не помешало ему снять с вершины и унести вниз небольшой, но довольно увесистый бюст  Владимира Ильича, который когда-то занес туда другой верный ленинец, без кавычек.

 

*

 

       В базовом лагере МАЛа я присутствовал при разговоре с Михаилом Монастырским – чиновником из Спорткомитета СССР, отвечавшим за работу МАЛа. Он благодарил нас за удачно проведенные спасательные операции, обещал прислать нам в награду грамоты Спорткомитета, на что Валера Путрин предложил ему, то ли в шутку, то ли всерьез, наградить нас денежными премиями. Ни того, ни другого мы, конечно, не дождались, да нам ничего такого и не надо было. Нас привлекала работа в МАЛе из-за возможности совершать восхождения на семитысячники, побывать на Памире, до которого добраться из Москвы не так просто, Надо организовывать спортивную экспедицию, что достаточно накладно. МАЛ же, кстати, платил небольшую зарплату и обеспечивал транспортом. А наградой для нас было увидеть живых и здоровых наших спасенных – в один из дней прилетел наш вертолет из Оша, и из него вышли молодые, улыбающиеся и веселые, студент из Сорбонны Филипп Шевалье и чешская девушка Ярка. Их тогда сразу, на вертолете, увезли в Ош, в больницу, где они пробыли около двух недель. И вот теперь они опять здесь, в Ачик-Таше, и мы были рады увидеть их живыми и здоровыми.

 

*

 

       Через много лет, после работы в МАЛе, уже в следующем столетии, мы с Толей Левиным оказались летом на Кавказе, в альплагере Безенги. Толя работал там начальником небольшой школы по подготовке инструкторов альпинизма, а я, Слава Глухов и Саня Головин были в ней тренерами. В один из дней мы с нашими школьниками вышли в верховья Безенгийского ледника к лагерной хижине. Здесь Толя показал мне стену на известном Кавказском пятитысячнике Шхаре, которую он прошел в молодости вместе со своим приятелем из Днепропетровска. Эта стена и сам маршрут меня очень впечатлили, и я Толю как альпиниста сильно зауважал.

 

       Сейчас я с Толей вместе катаюсь на горных лыжах в Андорре, в Каталонии, и бегаю на равнинных в Подмосковье, в Опалихе, Толя там мне всегда говорит свою присказку: «Лучше быть на лыжне, чем под лыжней», – и я с ним всегда соглашаюсь.

 

       В спасательных работах в высокогорных районах очень много задач выполняется с помощью вертолета, а иногда он играет решающую роль. Вот еще одна из историй, связанных со спас работами в районе пика Евгении Корженевской,  третьего по высоте памирского семитысячника.

 

       1977 год. Я опять работаю тренером-спасателем в МАЛе, на этот раз в филиале, на поляне Сулоева на леднике Фортамбек. На поляне, кроме МАЛа, работают еще две экспедиции – научно-спортивная экспедиция МГУ под руководством Николая Николаевича Володичева и научная экспедиция таджикской академии наук и Душанбинского университета  под руководством Машкова. Три лагеря, много народу, но всем места хватает. МАЛ обслуживал свой, приписанный к Ачик-Ташу, вертолет Ми-8, фамилия пилота Борис Бондарчук, а машковцев и др. обеспечивал вертолет Ми-4, пилот Игорь Иванов, базирующийся за хребтом в Джиргитале. Высота поляны Сулоева побольше, чем у базового лагеря в Ачик-Таше, здесь 4200, а там 3600. Наша восьмерка за несколько рейсов завезла набор продуктов, палаточные кемпинги. Первые дни мы разгружали вертолет, устанавливали палаточный лагерь, а потом, как обычно, надо было идти для акклиматизации на семитысячник. Нашу группу (я, Пятифоров, Лавриненко и Власов) подкинули на МИ-4 на ледник Москвина – там вертолетная площадка у озера, и мы двинулись на пик Корженевской по маршруту Буданова. Вторым рейсом, но уже на другой день с утра, подвезли вторую группу – Олега Галкина, Вику Галкину, Бориса Соустина, Володю Боброва и нашего  старшего тренера Овчинникова. Эта вторая группа должна была подняться с нами на вершину и пойти дальше траверсом. Они догнали нас, когда мы были уже на 5200, дальше мы пошли вместе и поднялись почти до гребня на 6200, где на стоянке у камня поставили палатки и забазировались. Вот тут-то, на дневной связи, мы получили сообщение о ЧП с группой наших тренеров из базового лагеря в Ачик-Таше.

 

       Эта группа шла также на акклиматизацию на пик Евгении Корженевской по пути первовосходителя Угарова – это с другой стороны от нас. Примерно на высоте 6800 – 6900 около гребня они проходили по ледовому склону, когда у Бориса Ефимова то ли отвязалась, то ли зацепилась за другую кошка, он упал, и группа в полном составе (Борис Ефимов, Саша Поздняков, Жора Корепанов и Борис Гаврилов) по снежно-ледовому склону полетела вниз. Но все остались живы. Хорошо, что при падении веревка зацепилась за что-то, а то могли лететь дальше вниз, аж до ледника Мушкетова. Гаврилов и Поздняков поломали ноги, Жора побился сильно. На ходу остался один Боб Ефимов. Он в одиночку спустился ниже по леднику и дальше, по длинному каменистому ущелью с ручьем посреди камней, выбрался на ледник Фортамбек и по нему добрёл до поляны Сулоева и сообщил об аварии. Я представляю, чего он натерпелся в этом одиночном путешествии. Конечно, это был геройский поступок Ефимова. Овчинников по радио дал приказ всем группам тренеров, которые были на восхождениях, немедленно спускаться вниз – были объявлены спас работы. Мы тоже сняли палатки, попили водички, собрали вещички и засквозили вниз к вертолетной площадке. Через некоторое время прилетел Ми-4, и мы, все 9 человек, вместе с нашими вещичками забрались в него, пилот увеличил обороты двигателя, вертолет чуть приподнялся и снова сел – перегруз! Я сидел как раз у выхода, Овчинников скомандовал мне – выходи! Я, ни слова не говоря, моментально выскочил из вертолета, рюкзак был еще у меня за плечами, я так и не успел его снять, когда погрузились. Вертолет оторвался немного от земли, и все же, с большим трудом, как мне показалось, взлетел и ушел вниз по ущелью в сторону поляны Сулоева, а я остался в одиночестве на вертолетной площадке у ледника Москвина. Вообще-то говоря, не совсем в одиночестве – неподалеку стояли палатки, там базировался сбор ростовских альпинистов, но они были все на восхождении. Одна живая душа все же нашлась и прояснила мне обстановку, и напоила чаем. Сижу, скучаю, пью чай и жду развития событий. Неожиданно, откуда-то сверху подошла группа наших тренеров, работающих в МАЛе.

 

       Это были Коля Черный, Руд Смирнов, Леша Шиндяйкин во главе с Юрой Бородкиным. Им по радио была команда спускаться вниз к вертолетной площадке  – они были на маршруте на пик Известия. Опять прилетел Ми-4, он должен был подбросить эту группу возможно ближе к пострадавшим. И тут я решил присоединиться к ним. Ребят я знал хорошо, они все были москвичами, и они не возражали. Вертолет высадил нас внизу на леднике Фортамбек, под каньоном – это то место, куда, по-видимому, спустился Ефимов  и откуда пошел дальше вверх по леднику. На площадке было уже много народу. Сюда завезли группу из МГУ с Сулоева и команду грузин – у них сбор базировался на Луковой поляне. Нам надо было двигать вверх по ущелью, начало которого было  неподалеку от вертолетной площадки. Один незнаковый мне, но очень любезный грузин, по-моему, его звали Автандил, поглядел на мою обувь – старые поношенные отриконенные ботинки – других на складе не было, снял свои двойные на вибраме и предложил их мне. Долго потом я вспоминал его с благодарностью. Ребята же из группы Бородкина были все в хороших ботинках на вибраме, и вообще, хорошо экипированы, да и все на редкость здоровые. Когда мы шли быстрым шагом, кое-где даже переходили на бег, мне пришлось хорошо надуться, чтобы не отстать от них. Характерно, что мы двигались по отдельности, каждый выбирал себе путь сам. Иногда я даже не видел, где кто шел. Но наверху мы оказались вместе в одно время. Я был, конечно, в мыле, как загнанная лошадь.

       Это был конец ущелья и начало снежного склона с пика Евгении Корженевской. Нашли площадку для посадки вертолета, и четверка двинулась дальше на склон, а мне наказано было готовить площадку и ждать вертолета. Я поставил палатку, вскипятил чай, как мог, отбросил лишние камни с площадки и стал ждать. Ждать пришлось недолго, чуть больше часа. Услышав, как сверху подходят, я поднялся наверх и тоже немного помог – двух пострадавших несли на руках, одного вели под руки. Это были Боб Гаврилов с поломанной ногой и ободранным лицом и руками, Саня Поздняков с больной ногой и лицом, покрытым кровавой коростой, и Жора Корепанов, помятый, но выглядел все же получше.

       С оказанием помощи пострадавшим нас немного опередила группа тренеров МАЛа из Ачик-Таша – Борис Студенин, Олег Борисенок, Валера Алмазов и еще один алма-атинский парень, друг Студенина. Они поднимались наверх с другой стороны, по маршруту Угарова.

       Мы значительно улучшили вертолетную площадку, границы ее, чтобы было видно сверху, обложили кусками льда, сбоку вывесили большой флаг. Сидим, ждем вертолета для отправки больных. Прилетела восьмерка (Ми-8). Пилот в самом верху ущелья, где была площадка, заложил на небольшой высоте – 30-50 м от уровня площадки – такой крутой вираж на фоне противоположной скальной стены ущелья, что мне показалось, что он (если говорить по самолетному) положил вертолет на крыло, и что вот-вот заденет лопастями за скальную стену. Но обошлось, и он ушел вниз.  Через некоторое время он снова вошел в ущелье, и, поднимаясь снизу вверх, он, можно сказать, подкрался к нашей вертолетной площадке на малой высоте, и, чуть не задевая колесами за камни, осуществил посадку по ходу движения. Двигатель не выключал, конечно. Мы быстро занесли на борт двух пострадавших, затем поднялся Жора Корепанов. Перед взлетом Овчинников, который был внутри машины, выкинул заброску – большой ящик с продуктами, молодец! Вертолет поднялся, и как-то спокойно наверху развернулся, и косо ушел вниз. Вот это летчик, подумал я, виртуоз! Это был, конечно, Бондарчук, который работал при базовом лагере в Ачик-Таше.

       Народу наверху собралось много, снизу еще подошла группа из МГУ, в ней были Нурис Урумбаев и Борис Струков, и тоже почти без продуктов. А было уже голодно. С момента получения известия об аварии в группе Ефимова и вывоза пострадавших прошло по моим расчетам не более двух суток.

 

*

 

       Когда мы добрались до поляны Сулоева, опять же, с помощью вертолета, который забрал нас с площадки у каньона, то увидели, что жизнь на ней бурлит. Уже привезли иностранцев, они готовились к выходам. Биологи из экспедиции Машкова заносили своих подопытных мышей на Памирское плато, держали их там, на высоте 6000 метров, и потом спускали вниз для исследований. Альпинисты из экспедиции МГУ готовились к восхождению на пик Коммунизма.

 

 

*

 

       Несколько слов о Памирском фирновом плато: не знаю, какое по счету, но это точно чудо света. Представьте себе длинный хребет высотой порядка 7000 метров, и сбоку у него на высоте 6000 метров приделана горизонтальная терраса длиной несколько километров и шириной в сотню метров, если не больше. С одной стороны терраса ограничена хребтом, а с другой – километровыми вертикальными обрывами на ледник Фортамбек. Сбоку с террасы сползает висячий ледник Трамплинный, с которого беспрерывно летят с грохотом вниз лавины. На восточной оконечности террасы машковцы поставили большую брезентовую палатку (станция Восток), а подъем на террасу осуществляется по ребру «Буревестника», по крутому скальному гребешку в западной оконечности террасы. Восхождение на пик Коммунизма обычно происходило с Восточной части Памирского фирнового плато. Таким образом, чтобы взойти на пик Коммунизма, необходимо было по нелегкому пути подняться на плато, пройти по нему несколько километров  и затем подниматься дальше через пик Душанбе. Вот такое это уникальное творение природы – Памирское фирновое плато.

 

*

 

       В экспедиции МГУ у меня много знакомых, это физик и альпинист Валя Рокотян, это доцент МГУ, писатель и мастер спорта СССР по альпинизму Саша Кузнецов, это Юра Арутюнов, Нурис Урумбаев, Борис Струков – работники высокогорной лавинной станции МГУ в Приэльбрусье в Терсколе. Юра – руководитель станции МГУ, по профессии гляциолог, Нурис – лавинщик, и Борис – его помощник. Из незнакомых мне, физики Рэм Викторович Хохлов и Иван Богачев. Про Рэма я знал, что он академик, ректор МГУ, член ЦК партии и мастер спорта СССР по альпинизму, и что его прочили в президенты академии наук. Иван Богачев также альпинист, известный по истории восхождения на пик Победы. Еще троих человек я видел впервые. Это физики Андрей Мигулин и Лев Васильев, а также кинооператор Пээт Петерс. С эмгэушниками мы жили фактически рядом. Отпраздновали вместе день рождения Коли Володичева, на утренней зарядке, на построении Овчинников поздравил Рэма Хохлова с 53-летием и подарил ему от имени всех тренеров МАЛа свои импортные кошки фирмы «Салева», а также большое фото пика Коммунизма.

 

       Нашу группу Овчинников разбил пополам. Двойку, Витю Власова и Володю Пятифорова отправил «дежурить» на плато, а Славе Лавриненко и мне поручил подготовить группу из трех человек и помочь ей совершить восхождение на пик Коммунизма. Это были словаки: полковник словацкой армии Милош Матяшек, редактор газеты Руде Право из Братиславы Благош Браун, оба на несколько лет старше пятидесяти, и молодой парень, кинооператор Арпад Адамович. Эта группа была  «левая». Она прибыла не по путевкам, а, как сказали нам, по каналу общества советско-словацкой дружбы. Ну ладно, мы начали их акклиматизировать, повели на плато по ребру Буревестника, и сразу отпал кинооператор Адамович. Парень оказался совсем не подготовлен физически. А «старички» более или менее бодро поднялись на пик Парашютистов (6000 метров), переночевали на высоте в палатках и нормально спустились вниз. На ребре, хоть и были в некоторых местах перильные веревки, все равно мы их подстраховывали.

 

       Альпинисты МГУ в это время шли на восхождение. Надо сказать, что эта команда была не подготовлена и, вдобавок, плохо акклиматизирована. И разыгралась целая драма. Первым спустился вниз на поляну Иван Богачев. Заболел на плато, по-видимому, прихватила его горняшка.

       Потом пришел физик Лев Васильев с забинтованными кистями обеих рук: при подъеме на пик Душанбе (6900) он все отставал и отставал от группы, и, когда отстал совсем, решил заночевать в снежной яме, которую он вырыл, (в которой и отморозил при ночевке руки). Как он рассказал, на груди у него висели толстые шерстяные носки на такой или подобный случай, мог бы одеть их на руки, но он о них совершенно забыл, был слегка в прострации. Ребята из его группы, Нурис и другие, уже в темноте спустились в поисках его немного вниз, но не нашли его и не докричались до него.

       Потом пришло по радио известие о смерти Юры Арутюнова. Мы со словаками уже спустились с пика Парашютистов, и это известие застало нас на поляне Сулоева. Юра заболел в штурмовом лагере на 6900. Перед восхождением он несколько суток прожил у таджикских биологов на станции «Восток», был хорошо акклиматизирован. Но проявилась старая болячка желудка, одним словом, произошел острый скоротечный перитонит. Леша Шиндяйкин, на руках у которого на станции «Восток» Юра умер, потом рассказал мне, что если бы у него с собой были хирургические инструменты, он бы там, на станции, сделал бы Юре спасительную операцию. Леша много лет работал в институте Склифосовского хирургом, по-видимому, знал, что говорил.

 

       Затем Машков, в группе которого поднимался на пик Коммунизма Рэм Хохлов, сообщил по радио, что Рем заболел, и что группа будет спускаться. Находясь внизу, мы все время следили, как шла группа Машкова. Выйдя  из штурмового лагеря 6900, они двигались очень медленно, и где-то в середине дня вообще остановились и поставили палатку уже на склоне, ведущем на гребень и к вершине. Это было неожиданно. Обычно, группы, вышедшие из штурмового лагеря 6900 за световой день успевали дойти до вершины и вернуться обратно на 6900. А тут у группы получилась промежуточная ночевка на высоте выше 7000 метров. На поляне все были шокированы смертью Арутюнова. Иван Богачев развил бурную телефонную деятельность по спасению Рэма Хохлова. Наверное, он действовал через ЦК партии – добился у авиационных властей разрешения на посадку вертолета на плато, на 6000 метров. Сесть на такой высоте вертолету не проблема, но вот взлететь с 6000 – такого прецедента у вертолетов не было, уж больно на такой высоте воздух жидкий.

 

       Пилот Игорь Иванов, крупный такой дядька, здоровяк, согласился рискнуть. Нашей дежурной группе на плато была дана команда –организовать подготовку площадки для посадки. Организовывать было некого. В палатке «Восток» было несколько биологов, они не верили, что пилот согласится лететь, говорили, что это никчемная затея. Да и Машков тоже сомневался, он рассчитывал, что, может быть, Хохлову станет лучше. Тем не менее, Власов и Пятифоров к вечеру вышли топтать снег на площадке. Витя удачно выбрал место на линии небольшого понижения плато по направлению к леднику Трамплинный – с этого небольшого уклона проще было взлететь. Топтали вдвоем всю ночь, в середине ночи подошли на помощь спустившиеся сверху Володичев и Урумбаев. С утра мы наблюдали, как готовили Ми-4 к полету. Из кабины выгрузили все лишнее, смонтировали и сняли обе задние створки, после запуска двигателя сняли и аккумулятор. Второго пилота также не было, только механик, (к сожалению, фамилию его я не спросил). Мы со Славой закинули в салон вертолета пару легких рюкзачков с пуховыми спальными мешками, пуховыми куртками и небольшим НЗ продуктов. На случай, если взлететь не удастся.

 

       Ми-4 набрал кругами над лагерем высоту и скрылся над уровнем плато. Потянулись минуты ожидания. Наконец, над ледником Трамплинным вертолет появился и через некоторое время совершил посадку на поляне Сулоева. Я наблюдал, как из кабины вышел пилот, и, нервно ломая спички, закурил, затем вышел сам Хохлов, но ему и шагу не дали ступить, сразу схватили и понесли в палатку. Уже потом я увидел в фильме Пээта Петерса как происходила посадка, как загружали Хохлова, как происходил взлет. Было такое впечатление, что по-самолетному. Все это заняло не больше минуты. Снимал Пээт из контрольного Ми-8, который кружил сверху. Впоследствии, об этой спасательной операции Саша Кузнецов написал художественную повесть.

 

       А дальше была еще одна небольшая история, окончившаяся благополучно. Оставшиеся на плато альпинисты начали двигаться к пику Парашютистов для спуска, и транспортировать на санях, сделанных из лыж, тело Арутюнова. И тут одному из них так поплохело, что он не смог идти. Это был Мигулин. И надо же, такое опять совпадение, у парня оказался тоже перитонит. Пришлось Арутюнова пока оставить, а тащить Мигулина. При спуске по ребру с пика Парашютистов, в трудных местах, он нашел в себе силы вставать и двигаться сам. Вечером того же дня лагерный врач Свет Орловский, хирург, сделал ему в палатке, при фонарном освещении, полостную операцию, ассистировал ему второй хирург, Леша Шиндяйкин, спустившийся с плато одновременно с Мигулиным.

 

       А мы со Славой Лавриненко продолжили выполнять порученную нам задачу – снова с Милошем и Благошем поднялись на плато, дошли до станции «Восток», заночевали и утром вышли наверх, в штурмовой лагерь. Нашим старикам как-то не шлось. С середины пути спустились назад на станцию, подкормились, отдохнули и на другой день с утра снова вышли и добрались до 6900, до штурмового лагеря. На следующее утро, выйдя пораньше, за световой день достигли вершины, спустились и уже в полной темноте пришли к своей палатке. Рядом стояли палатки французов и японцев, которые поднимались на вершину вместе с нами. Они, конечно, вернулись намного раньше. Я тоже пришел пораньше, но уже было темно, попросил у французов фонарик и вернулся, чтобы встретить Славу и  Милоша с Благошем. Уже стало совсем темно. Все мы остались довольны восхождением. Благош и Милош довольны, что покорили пик Коммунизма, поднялись, поборов себя, на такую ахенную высоту и будет о чем вспомнить в оставшиеся годы, все-таки они оба были пожилые люди. Я называл словаков условно «стариками», выглядели они, конечно, старше меня и Славы, мне было 42 года, а Славе около 40. А высота была 7495 метров над уровнем моря. И, как написал Ю. Визбор,

 

       Сюда не занесет ни лифт, ни вертолет,

       Тут не помогут важные бумаги.

       Сюда, мой друг, пешком, и только с рюкзаком,

       И лишь в сопровождении отваги.

 

       Я доволен, что поднялся на такую большую высоту впервые, а «очко играло», смогу или нет, по-всякому могло случиться. Слава, который уже раньше побывал на пике Коммунизма, остался доволен тем, что все у нас закончилось благополучно.

 

       Радость от удачного восхождения была омрачена сообщением о смерти в Москве Рэма Хохлова. Его мы получили по радиосвязи с базовым лагерем во время возвращения с вершины. Рэма Хохлова, после спуска с плато, в тот же день вертолетом переправили в Душанбе, а на другой день он был уже в Москве, в Кремлевской больнице. Через несколько дней в МАЛ пришло известие, что он умер. Среди части альпинистов бытует мнение, что виной его смерти стала очень быстрая реакклиматизация, что, если бы хотя бы на день-другой задержаться на Сулоева, все бы обошлось. Организму Хохлова необходимо было время, чтобы после нескольких дней нахождения в экстремальных условиях на большой высоте приспособиться к нормальному атмосферному давлению, к достаточному количеству кислорода в воздухе, к нормальной влажности воздуха и т.п.

       Врачи «Кремлевки», для кардинального улучшения здоровья клиента, провели ему операцию переливания крови, после чего он и скончался. Допускаю, что они не учли состав крови. На большой высоте резко увеличивается количество эритроцитов в ее составе, происходит сильное повышение гемоглобина. Изменяются, по-видимому, и другие параметры крови. Так погиб Рэм Викторович Хохлов, академик, ректор МГУ, выдающийся ученый в области нелинейной оптики, возможно, будущий президент Академии наук. На физфаке МГУ в память о ректоре университета его именем назвали большую лекционную аудиторию, в которой он читал лекции студентам. Мы же, альпинисты, помним его, как одного из сильнейших альпинистов команды Академии наук и как человека, всегда приходящего на помощь своим друзьям и сотрудникам в любых трудных жизненных ситуациях.

       Юра Арутюнов в составе научно-спортивной экспедиции занимался исследованием снега и льда на высоте и умер практически на рабочем месте. Он был научным сотрудником географического факультета МГУ и в последние годы руководил высокогорной станцией МГУ в Приэльбрусье, в Терсколе. Тело Арутюнова протащили через все плато до пика Парашютистов, и там оно находилось некоторое время. Дальше вниз, до ледника Фортамбек и поляны Сулоева, путь спуска лежал по крутому скальному ребру – ребру Буревестника. Когда я и Слава Лавриненко вместе со словаками поднимались на пик Парашютистов, тело Арутюнова еще лежало неподалеку от нашей палатки, в которой мы заночевали. Через несколько дней, после восхождения на пик Коммунизма, мы нашли пустую площадку: усилиями тренеров МАЛа тело Арутюнова спустили вниз. Юра похоронен в Приэльбрусье, в Терсколе. Не всем, умершим на высоте, так «повезло», как Юре, если так можно выразиться. В некоторых случаях приходится тело умершего или погибшего оставлять «на зимовку» там, где он погиб, и возвращаться к транспортировке вниз только в следующий летний сезон. Транспортировка на большой высоте всегда представляет собой очень трудное, да и опасное мероприятие и требует достаточного количества людей и ресурсов.

       В 1970 году, во время прохождения вершинного гребня пика Коммунизма, почти у самой вершины (7495 м) умер, по-видимому, от сердечной недостаточности, член группы альпинистов московского спортобщества «Труд» Блюм Голубков. Малочисленная группа не имела ни сил, ни возможности самим спустить тело Голубкова вниз, и оно было оставлено около вершины в спальном мешке, хорошо закрепленным за скальные выступы. Тело Блюма Голубкова было оставлено на зимовку.  В 1971 году летом на поляну Сулоева на леднике Фортамбек прибыла многочисленная экспедиция, организованная спортобществом «Труд» только с одной целью – спустить тело умершего вниз с вершины и доставить его в Москву. Руководил экспедицией Вадим Кочнев, в составе было много знакомых мне москвичей: Витя Власов, Борис Коршунов, Леня Белозеров, и другие. На пик Душанбе (6900 м) поднялась группа из 12 человек, но не все были в состоянии выйти на вершину. На другой день наверх вышла группа бойцов из 8 человек. В этот день ей удалось спустить тело Голубкова с вершинного гребня вниз только на 100 метров. Спальный мешок, в который был упакован труп, за зиму обмерз и обледенел, ребята обернули его еще брезентом, обвязали веревками, и этот «груз 200» оказался очень тяжелым. По пути подъема, шедшим наискосок к склону спуска, спускать груз не удалось, он все время стремился съезжать по линии падения воды, а оттаскивать его в сторону сил не хватало. Закрепив груз на склоне, группа вернулась на ночевку в лагерь на 6900. На второй день наверх вышла группа уже из 7 бойцов, которой пришлось спускать груз прямо вниз в направлении ледопада, опускающегося на восточную часть плато (6000 м). По пути через ледопад никто раньше не спускался, маршрут этот был проходим, но крайне лавиноопасен из-за нависавшего сверху большого количества снега. Но бог, как говорится, миловал. Дальнейшая транспортировка по плато производилась в акье, с пика Парашютистов также спускали в акье. В нижней части спуска помогала групп Шатаева, подошедшая с тросовым снаряжением, а также команда красноярцев. Обо всех трудностях этих транспортировочных работ с вершины пика Коммунизма подробно написал Витя Власов в свой книге «Записки старого альпиниста», вышедшей в Москве в 2002 году.

       Похожей была транспортировка умершего на пике революции Вани Слесова, тело которого также оставалось на зимовку.

       Но наиболее сложными и затратными оказались транспортировочные работы с пика Москвы. Вершина эта, значительно выше 6000 метров, расположена в верховьях ледника Фортамбек. Грандиозная стена ее возвышается неподалеку от поляны Сулоева. Маршрут по этой стене в 1980 году в высотно-техническом классе был заявлен командой альпинистов ЦС ФиС. Дела у команды с самого начала не заладились. На первой ночевке после выхода при открывании автоклава обварился кипятком Кузнецов. Пришлось вернуться. Еще раньше из команды по разным причинам выбыли Яковлев и еще кто-то. В результате после перезаявки на маршрут вышла группа в составе: москвич Игорь Хацкевич, капитан команды, Гена Поляков из Челябинска-40, Давыдов Леша из Арзамаса-75 (он до перезаявки числился запасным), Коростылев Слава и Прусов из Сухуми. Команда планировала пройти маршрут за время не больше 10 дней, но вмешалась, как всегда, непогода и другие обстоятельства. Бензин закончился уже через 7 дней. Продуктов тоже было мало. В небольшой продуктовой заброске все мясные продукты зачервивели и испортились. На пятнадцатый день до вершины осталось пройти снежно-ледовый купол. В непогоду группа вырыла пещеру в снегу, чтобы переждать в ней непогоду. Сожгли все, что можно было, чтобы натопить из снега воды. Хацкевич по радиосвязи дал распоряжение наблюдателям выйти наверх навстречу команде с запасом продуктов и бензина. Тем временем, двойка Коростылев и Прусов в непогоду обработала следующий ледовый участок маршрута, пройдя 2 или 3 веревки, но, в связи с ухудшением погоды, спускаться в пещеру не стала, а заночевала в нише под снежным надувом, построив для защиты от ветра стенку из снега. На другой день из пещеры наверх вышла связка Хацкевич-Поляков. В пещере остался один Леша Давыдов, по-видимому, он был болен. Во время подъема у Хацкевича сильно заболело сердце. Поляков начал транспортировать его вниз, в пещеру, но сам так быстро изнемог, что, оставив Хацкевича на веревке, спустился один и попросил продолжить эту работу Давыдова.

       Двойка наблюдателей, Кузнецов и Егупов, добралась до вершины через несколько дней. Егупов один спустился вниз в пещеру – там был только Поляков. Он был без сознания, а когда очнулся, рассказал все, что с ними было. Давыдова и Хацкевича Егупов обнаружил мертвыми, висящими на перильной веревке в положении друг на друге. Давыдов тащил Хацкевича до тех пор, пока не вырубился сам. Егупов стал дожидаться в пещере группу спасателей, вышедших с поляны Сулоева. Гена Поляков умер на другой день. Коростылев и Прусов выжили. Прусову ампутировали обмороженые пальцы на руках и ногах. Вот такая, невероятно тяжелая история! Из 5 человек команды остались двое. Трупы  троих оставили на зимовку на высоте ~ 6500 м. Скорбный олимпийский год!

       Следующим летом, в 1981 году, ЦС ФиС организовал большую экспедицию для снятия тел погибших. Руководителем был назначен опытный альпинист-высотник Вадим Неворотин из Москвы. Участников экспедиции было 35 человек – все работники предприятий Среднемаша из Москвы, Челябинска-40, Арзамаса-75. В состав экспедиции по моей просьбе включили и меня, хотя я уже давно не относился к Среднемашу. Двое из погибших были моими друзьями – Гена Поляков и Леша Давыдов, с ними я работал раньше в альплагере «Джайлык». Общий сбор участников был назначен в небольшом таджикском городке, расположенном на высоте 1700 м.

       Сюда добирались из Душанбе маленьким рейсовым самолетиком ПО-2. В Джиргитале я встретился со многими своими знакомыми альпинистами, которых давно не видел. Это Алик Сухоруков, Коля Орлов, Володя Коновалов из Арзамаса-75, Витя Миронов, Слава Бастриков, Коля Лохов, Ермолин, Козловский и др. из Челябинска-40, Миша Овчинников, Гена Пшакин,  Герман Аверьянов, Слава Ракитский, Женя Смирнов из Москвы и Подмосковья. Из Ленинабада в Джиргиталь  после двух дней пути два ЗИЛа с прицепом привезли несколько тонн экспедиционного груза – продукты и снаряжение. Прилетели в Джиргиталь начальник отдела альпинизма ЦС ФиС по фамилии Гридин, который прочитал нам лекции по безопасности и угрожал карами в случае нарушения этикета экспедиции, и врач Эдик Альтман, доктор наук из Свердловска, который сообщил, что лучше питаться 3 раза в день. С ним мы согласились сразу – продуктов у нас было, как грязи. Этому должны были поспособствовать две девушки-поварихи Надя и Алла.

       Нам надо было подняться по ущелью Согран, затем по одноименному леднику до высоты  ~ 6500 м. Восхождение было организовано по классике восхождений на семитысячники: организация базового лагеря, промежуточных лагерей и штурмового лагеря. Наш базовый лагерь был устроен на боковой морене ледника Согран, на высоте 4200 м. Вертолетом в него перевезли несколькими рейсами весь груз экспедиции. Еще была сделана заброска с воздуха в верховье ледника. Участники добирались до базового лагеря, как говорится, ножками. Мне запомнился этот тяжелый двухдневный переход под палящим солнцем, в результате которого трое участников заболели, и пришлось отправлять их вниз. Ну а дальше был нелегкий труд  по организации промежуточных лагерей и последнего штурмового лагеря. В последнем лагере на высоте 6300 м была вырыта в снегу огромная шикарная пещера, напоминающая трехкомнатную городскую квартиру. В центре ее была кухня-столовая, площадью 10м², а по бокам две спальные комнаты поменьше.

       Тела погибших подняли не вершину с помощью облегченной лебедки, которую привезли с собой ребята из Челябинска-40. Дальнейшая транспортировка вниз по леднику была уже несложной. Тела Давыдова и Полякова из Джиргиталя в цинковых гробах были отправлены на их родину, а тело Хацкевича захоронили на поляне Сулоева. Экспедиция по времени продолжалась чуть больше месяца, затраты на нее были не мерены.

       По-другому проводятся такие мероприятия на Кавказе. В 1962 году я работал летом инструктором в альплагере Безенги. В пересменок, как всегда, сколотилась группа из инструкторов лагеря, чтобы совершить восхождение на вершину Улу-Аус, находящуюся недалеко от лагеря, по ледово-скальному маршруту 5Б категории трудности. С вечера мы приготовили рюкзаки, легли спать, но утром вышли на другое восхождение – на вершину Коштан-Тау, один из немногих кавказских пятитысячников. Днем ранее на ночевке недалеко от вершины умер один из четырех участников лагерной спортивной группы. Надо было срочно его снимать – должны были приехать его родственники из Нальчика. Мы поднялись по леднику Кундюм-Мижирги до понижения гребня, ведущего с вершины, по скалам вылезли на гребень, по которому добрались до вершины. Из снаряжения у нас была одна стометровая веревка и несколько веревок по 40 метров, а также блок-тормоз для веревки. Решили спускать труп с гребня вниз прямо по скально-ледовой стене до ледника. Умершего упаковали в палатку, обвязали веревкой с двух сторон. К упакованному вплотную подстегнулись для сопровождения я и Санька, молодой парень из Красноярска. Вторая двойка: инструктор спартаковец Козлов Юра и ленинградец Виктор, потихоньку стала спускать нас. Мы с Санькой и труп висели на веревке, понемногу продвигаясь вниз, оттаскивая наш груз в сторону от скальных выступов, за которые он цеплялся. Все бы хорошо, но когда к стометровой веревке начали подвязывать сорокаметровые, на нас полетели камни, сбрасываемые соединительными узлами. Мы уклонялись, как могли, прячась за наш груз. Мероприятие, конечно, было опасное для жизни. Если бы вместо веревок был стальной трос, было бы легче. Но обошлось, через час-полтора нас с Санькой спустили на пологую часть ледника, где мы отстегнулись от нашего неживого спутника. Снизу уже подходил большой отряд, чтобы транспортировать его вниз по леднику. Вот так успешно справилась наша группа с самой трудной частью этих транспортировочных работ. К вечеру мы все были уже в лагере.

 

       Конечно, если бы у нас было тросовое снаряжение, то спуск для нас был бы намного безопаснее. В связи с этим, дальше несколько строчек о Фердинанде Алоизовиче Кропфе. В 1940 году, когда фашистская Германия присоединила к себе Австрию, австрийская коммунистическая организация под названием Рот Фронт почти полностью эмигрировала в Советский Союз. Среди этих австрийцев было много альпинистов. На моей памяти их двое: Густав Деберль и Фердинанд Кропф. Густав Деберль какое-то время работал инструктором в альплагере Джан-Туган. Небольшая скала неподалеку от лагеря, на которой он обучал скалолазанию альпинистов, тогда называлась Густавшпиц. В пятидесятые годы Густав вернулся в Австрию, а вот Фердинанд остался в России навсегда и посвятил свою жизнь развитию альпинизма в СССР. Кропф работал в Управлении альплагерями СССР, которое входило в систему профсоюзов ВЦСПС, и занимался организацией спасательного дела в горах, в частности, он добился изготовления и внедрения в альплагерях спасательного тросового снаряжения. Не одно поколение советских альпинистов пользовалось его книгой, как учебником при  спасработах. Книга так и называлась «Спасательные работы в горах». Кропфа я увидел в первый раз в Домбае, где он работал начальником КСП района. Он тогда «приютил» моих свердловских друзей Влада Шкодина, Володю Крылова, Юру Смирнова, приехавших в Домбай без путевок, разрешил им поставить палатку около КСП и сам выпускал их на восхождения. Кропф любил работать с молодежью.

 

       В первый раз я поучаствовал в спасработах на маршруте 4Б на вершину Джайлык. В верхней части маршрута девушка из лагерной группы Джайлыка при срыве сломала ногу. Скальный рельеф был достаточно крутой, и просто так спустить пострадавшую было сложно. А с помощью основного и страховочного тросов и блок-тормоза мы, инструктора альплагеря Виктор Попов, Сергей Морозов, я, и еще кто-то, кого не помню, удачно, быстро и безопасно справились с этой работой. В те же годы (1964 г.) Кропф организовал соревнование по спасработам между альплагерями Кавказа. Было это в районе Домбая, в Теберде, а Кропф был главным судьей. В нашу команду альплагеря Джайлык входили, кроме меня, Леша Давыдов, Валерий Алмазов, Виктор Попов, Сергей Морозов и Алик Сухоруков. Для начала команда сдавала экзамен по медицине (оказание первой помощи), затем на время из подручных средств вязала носилки, укладывала в них «пострадавшего», затаскивала носилки на небольшую скалу и организовывала спуск с нее носилок вместе с сопровождающим, используя тросовое снаряжение. На блок-тормозе работал Витя Попов, а сопровождающим был Леша Давыдов. Наша команда заняла почетное третье место. Нам вручили дипломы и удостоверения спасателей. Мое удостоверение было за №60. В дальнейшем, обучение спасательному делу включили в разрядные нормы по альпинизму. Для выполнения нормы на КМС необходимо было пройти обучение спасательному делу на специальном двухнедельном сборе на Кавказе. Так мне пришлось однажды руководить таким сбором осенью в а/л Шхельда для альпинистов общества «Жальгерис». Тренером этого сбора были еще Борис Коршунов и Шевченко с Украины. Все участники сбора получили удостоверения спасателей.

 

 

 

 

 

       В ущелье Адыр-Су на Кавказе, уже давно и стихийно, но с поддержкой начуча и начспаса альплагеря Уллу-Тау Юры Порохни и Кима Зайцева, возник обычай проводить день памяти по погибшим или умершим в горах альпиистам.

       Каждый год, 8 августа, на поляне, вблизи руин разрушенного селем альплагеря «Джайлык», около огромного камня, на котором прикреплено множество памятных металлических табличек, собираются альпинисты альплагеря Уллу-Тау, приходят и снизу, из других лагерей Приэльбрусья. Кто-то по списку зачитывает имена и фамилии погибших, и после каждого имени Ким Зайцев бухает в колокол. Скорбный звон, повторяемый эхом, долго стоит в ущелье.

 

 

 

 

       «Не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол; он звонит и по Тебе»

 

 

 

 II

 

       Мишаня Левин, мой земляк, «земеля», как говорят солдаты дембеля. Он из Челябинска, а я из Челябинской области, и поэтому жизнь связала нас вместе очень рано. Я, в отличие от Мишиной Челябы, из малоизвестного небольшого города под названием Карабаш, что по-башкирски означает «черная голова», и который всего-то в 200 км от Челябы. И примерно в 20 км от более известных уральских городов Кыштыма или Златоуста. Город Карабаш расположен в одном из красивейших мест Южного Урала – страны гор, лесов и озер. Город разместился у большого озера в кольце гор, покрытых лесом. Когда-то давно это место взял в концессию англичанин по фамилии Уркварт, здесь тогда были медные рудники, он построил большой медеплавильный завод, соединил город узкоколейкой с Кыштымом и начал выплавлять медь и сопутствующие меди серебро и золото. Каждый день, когда происходила плавка, три огромных заводских трубы изрыгали в атмосферу клубы сернистого газа. Весь лес с внутренней стороны гор, как и вся другая растительность, погибли, и горы летом стояли голые. Я до сих пор помню запах сернистого газа, которым приходилось дышать, когда ветер дул в сторону жилья. На это время закрывали окна, не выходили из домов и старались дышать через мокрый платок.

 

       В дальних окрестностях города было несколько татарских и мордовских деревень. Через мордовскую деревню я и мои сестры всегда проходили, когда шли в лес за грибами и ягодами. Рядом с городом был поселок ссыльных – Серебры коло одноименного озера. Как мои родители, Серафима Максимовна и Александр Васильевич, школьные преподаватели математики, оказались в 1935 году в этих ссыльных местах – это другая отдельная история.

 

       С Мишей Левиным мы с одного 1935 года рождения, он старше меня на 3 месяца, я сентябрьский, а он июньский, и учиться в Уральском политехе в Свердловске мы начали почти одновременно, он на металлурга, а я на электронщика. И, наверное, одновременно в голодные послевоенные годы, мы поднялись на первую нашу вершину – это вершина Таганай в Главном уральском хребте. Он в 12 лет в школьном туристском походе, а я – когда вместе со своими сестрами Таней и Линой собирали на каменистых склонах Таганая малину, и, конечно, забрались и на вершину. Таганай сравнительно недалеко от Карабаша, километрах в десяти.

 

       В большие горы Миша попал намного раньше меня. В 1952 году он уже побывал в альплагере «Искра» в Приэльбрусье, а я только в 1955 году в альплагере «Актру» на Алтае. Познакомились мы, конечно, в институтской спортивной секции альпинизма, которой руководил преподаватель института Абрам Константинович Кикоин. Миша через некоторое время перевелся в Челябинский политехнический институт (ЧПИ), но связей со свердловчанами не потерял. В летние месяцы все члены альпинистской секции выезжали в горы, в альплагеря Кавказа, Тянь-Шаня, Алтая по профсоюзным путевкам, распределявшимся среди членов секции. Путевки были бесплатными или стоили совсем недорого.

 

       Будет неправильно, если я не напишу здесь хотя бы несколько строк об упомянутом мной выше Кикоине. Абрам Константинович работал в УПИ доцентом, а затем и профессором кафедры общей физики. Он руководил секцией альпинизма в спортклубе УПИ, организовывал и возглавлял сборы и альпиниады студентов в горах Кавказа и Тянь-Шаня, работал начучем и инструктором в альплагерях в послевоенные годы. Перед войной Абрам Константинович работал в Ленинградском физико-техническом институте, которым руководил академик Иоффе, где стал кандидатом физмат наук, а в начале войны вместе с институтом эвакуировался в Алма-Ату. В Алма-Ате Кикоин, будучи инструктором альпинизма, привлекался в военные горно-стрелковые подразделения в качестве инструктора. После войны он жил и работал в Свердловске. Подробнее о биографии Кикоина можно прочесть в книге Леонида Лапшина и Михаила Левина «Альпинизм Екатеринбурга в послевоенный период», изданной в Екатеринбурге в 2009 году. В эту книгу я вместе с другими свердловчанами также написал несколько своих воспоминаний об Абраме Константиновиче.

 

       В 1961 году, когда мы были уже опытными альпинистами и могли альпинизму учить других, т.к. сами прошли обучение в школе инструкторов, и нам было присвоено звание младшего инструктора. Мы договорились с Мишей вместе поработать летом инструкторами в альплагере «Баксан» в Приэльбрусье. Этот лагерь относился к студенческому обществу «Буревестник», начучем (начальник учебной части) в нем был Александр Александрович Кузнецов, все звали его Сан Саныч. Впоследствии я с ним хорошо подружился, так что буду называть его для краткости Сашей. Саша – очень интересный человек, мастер спорта СССР по альпинизму, работал в МГУ на географическом факультете, доцент, кандидат биологических наук, орнитолог, написал несколько книг о птицах СССР и очень был склонен к литературному творчеству. Автор около 40 книг на различные темы, кроме как о птицах, писал о горах, о восхождениях, о Сванетии, об альпинизме, об орденах, медалях и наградах России и СССР, написал несколько художественных повестей и т.д., член Союза писателей СССР. Саша – человек нескольких профессий. Исходное образование у него – театральное, работал актером театра и кино, и театральный уклон в его действиях чувствовался. Старше меня и Миши он был лет на десять. Когда я сейчас думаю о Саше Кузнецове, мне кажется, что альплагерь он считал театром, где сам он был режиссером, а инструктора – актерами, а в массовке были задействованы участники лагеря.

 

       Работать в лагере Саша пригласил инструкторов альпинизма из разных городов СССР. Из Москвы были Вадим Самойлович, Юра Бородкин, Женя Горохов и еще несколько человек, кого я уже не могу вспомнить. Из Ялты он пригласил Яна Вассермана, с Урала – меня и Мишу Левина, из Терскола – двух местных ребят – балкарцев, Абиля Мурзаева и Батала Курданова, из Сванетии Костю Дадашкелиани, свана княжеского рода, несколько человек из Фрунзе и Ташкента во главе с Галей Перской, из Еревана – Рубика Арутюняна. Сан Саныч несколько лет работал начучем в Ала-Арче, киргизском альплагере, и всех местных инструкторов знал хорошо. Такая вот подобралась большая разношерстная, многонациональная  компания инструкторов альпинизма... Но жили мы дружно, работы было много, лагерь был большой, а рядом были прекрасные вершины – Донгуз–Орун, Накра, Эльбрус,  и вообще,  занятие альпинизмом нас сближало.

 

       Запомнился только один конфликтный случай. Костя Дадашкелиани украл у Юры Бородкина новые черные  эластичные носки. Князь оказался вороватым. Решительный Бородкин, обнаружив это, вмазал князю по физиономии и этим инцидент был исчерпан, а носки вернулись к их хозяину.

 

*

       В Баксане мы с Мишей работали все лето, несколько смен. На работе, на Уралмаше, такой длительный отпуск мне дать не могли, и я уволился с Уралмаша, где работал последнее время. На личные восхождения в лагере можно было ходить только в пересменок, в два-три дня, свободных от работы. Мы с Мишей договорились ходить вместе в одной связке и составили группу из двух человек, т.к. второй связки для нашей группы не нашлось. По тогдашним правилам горовосхождений хождение в одиночку запрещалось, а в двойке не приветствовалось и ограничивалось. Если группа шла на восхождение вдвоем, то внизу под маршрутом должны были сидеть наблюдатели и следить за восхождением группы. Можно было также идти на восхождение без наблюдателей, но при взаимодействии со второй группой из двух человек, при этом обе связки находились на маршруте одновременно, но с разрывом несколько часов. И первое восхождение у меня с Мишей было в двойке по стене 4Б категории сложности на вершину Вторая Западная Шхельда во взаимодействии с группой Юры Бородкина, также из двух человек. Помню, когда мы вместе по Шхельдинскому ущелью подошли к началу маршрута, Юра Бородкин на моих изумленных глазах вытащил из рюкзака радиостанцию, отвалил большой камень, заложил ее под этот камень, прикрыв еще другим. При этом он приговаривал странные слова: «Покой, значит, порядочек, порядочек – это покой». И только после этого связка полезла на стену. Радиостанцию нам выдали еще оставшуюся с войны, трофейную немецкую фирмы Телефункен, на лицевой панели которой была надпись: «Achtung»! Feid mitgehort zu!» (Внимание! Враг подслушивает!) Какое-то время эти надежные УКВ станции были в ходу у альпинистов, весили они около 2 кг, но еще прилагались к ним советские батареи, которые весили почти столько же. На стенном восхождении каждый кг груза за спиной шел, как говорится, в зачет, и часто радиосвязью приходилось жертвовать. Иногда обходились просто ракетами. Безопасности, в случае чего, это не прибавляло, а по возвращении, внизу, ожидались разборки из-за невыхода на связь в положенное время.

       Понаблюдав за связкой Бородкина, мы увидели, что связка движется осторожно, но быстро и уверенно, камней вниз от нее не сыпалось, мы с Мишей уже через полчаса вышли вслед за ней. Так мы, с получасовым интервалом пролезли весь маршрут, удачно спустились через перевал Средний, и к вечерней радиосвязи были уже в лагере и сняли контрольный срок. В другой пересменок мы точно также, во взаимодействии со связкой Женьки Горохова прошли по стенке через «бутылку» на вершину пик МНР (Монгольской Народной Республики). Скажу, что очень мне понравилось ходить в связке с Мишей, а также и хождение только в двойке.

 

*

       Наш начуч Саша Кузнецов, в связи со своей «театральностью», был склонен к экстравагантным поступкам. Так, в конце летнего сезона в альплагере Баксан, он предложил провести массовое восхождение на вершину Донгуз-Орун по достаточно сложному (4 категория сложности) скальному маршруту. Вершина Донгуз-Орун в главном кавказском хребте достаточно высокая (~ 4600 м). Гребень, по которому надо было подниматься, находился неподалеку от лагеря в ущелье Юсеньги. Восходителей набралось 28 человек, это все инструктора и несколько участников лагеря, 14 связок. Двигались очень медленно, первая связка прокладывала путь, била крючья для страховки, навешивала перильные веревки на трудных участках для последующих связок. Все это занимало немало времени, остальным приходилось ждать. Наша с Мишей связка была замыкающей, и нашей задачей, поэтому было выбивать скальные крючья и снимать перильные веревки. Особенно большая задержка движения была при прохождении предвершинной скальной стенки. Видя такое дело, мы решили переждать, пока народ пройдет по всем этим страховочным перилам, и уселись на гребне в удобном месте. Погода была шикарная, светило солнце, было тепло, вид на всю Баксанскую долину и на Эльбрус был сногсшибательным. И тут Миша начал читать мне стихи. Читал он их, не останавливаясь, часа полтора-два, пока мы сидели. Он поразил меня, я сидел молча и слушал. Я, конечно, чувствовал, что Миша поэт в душе, но откуда у человека такое знание русских поэтов и такая память? Уже сейчас я знаю, что мать Миши, Евдокия Петровна, преподавала русский язык и литературу в школе, а отец, Семен Михайлович, педагогику в вузе. Мои родители, Серафима Максимовна и Александр Васильевич, всю свою жизнь преподавали в школе математику, но  меня никакого таланта математического не обнаружилось, да и память не блестящая, как у Миши. Между тем, солнце спряталось за скалы, и мы двинулись дальше вверх, снимая карабины, выбивая скальные крючья, собирая перильные веревки-сороковки (40м). Веревок собралось так много, что мы с трудом затащили их вверх по предвершинной скальной стенке. Наверху, на ровном снежном поле, уже стояли палатки, гудели примуса, и про нашу последнюю связку, похоже, забыли. Дальше была ночевка на вершине плоской, как стол, утром поиски спуска вниз, в Сванетию, спуск, затем подъем на перевал Донгуз-Орун, и снова спуск, и возвращение в лагерь. Бог миловал, все остались живы-здоровы, хотя, при такой толпе, все, что хочешь, могло случиться.

 

*

 

       Всю зиму я проработал в альплагере «Алибек» инструктором по альпинизму и горным лыжам, и в следующем летнем сезоне 1962 года я снова в горах, вместе с Мишкой, на этот раз в альплагере  «Домбай». Лагерь расположен на Домбайской поляне, в месте, где сливаются речки с Алибекского, Домбайского и Аманаузского ледников. Неподалеку от нашего лагеря находился еще один альплагерь «Красная звезда», а рядом турбаза «Солнечная долина». Начальником нашего лагеря был Куликов, прославившийся тем, что построил в лагере приличный по тем временам туалет, большое сооружение из бетона, и провел туда воду. Во всех других альплагерях Кавказа в качестве туалетов служили обычные деревянные будки. Такое положение с туалетами во многих альплагерях остается прежним. Порадовал меня только альплагерь «Безенги», где уже, но только в другом, 21 столетии, наконец-то была построена настоящая канализация.

 

       Рядом с лагерем находился контрольно-спасательный пункт района (КСП). Начальником КСП был Николай Семенов, пожилой человек, у которого один глаз то ли сильно косил, то ли он им ничего не видел. Здоровым глазом он все время смотрел в зрительную трубу на штативе, наблюдая за группами, идущими на вершину, и, если какая-либо группа замешкивалась на маршруте, или вообще, останавливалась, он отрывался от трубы и возмущенно восклицал: «Что они там делают, стенгазету, что ли, выпускают!» В КСП работал спасателем еще Олег. Он был всегда беспробудно пьян, я как-то раз наблюдал, как его, как бревно, закидывали в кузов лагерной полуторки – надо было ехать на спас работы в соседнее ущелье Аксауты.

 

       Лагерь Домбай относился к украинским профсоюзам, и в нем работало много инструкторов из Киева, Харькова, Желтых вод, Львова. Начучем был Виталий Овчаров из Киева, Мишин знакомый с давних времен. Виталий любой разговор начинал с представления нового или старого анекдотов, которых он знал множество, и никогда не повторялся. Виталий Васильевич Овчаров был из тех начучей, которые давали ходить, т.е., выпускали на восхождения группы без проволочек, если считали, что они достаточно подготовлены. К нам с Мишей он сразу же проникся, и в первый же пересменок выпустил нас на красивейшую вершину Домбая Белала-Каю, длинный изогнутый скальный гребень, которой мы «промолотили» за световой день и еще засветло спустились в лагерь. Помню, как у меня болели пальцы от беспрерывного лазанья по скалам. В  следующий пересменок Виталий выпустил нашу двойку на вершину Восточный Домбай по стене, по маршруту 5Б категории сложности, хотя у нас в запасе даже маршрутов 5А ещё не было. Этим восхождением мы выполняли норму 1 разряда по альпинизму. Маршрут был стенной и частично гребневой, мы прошли его за день, не встретив никаких непреодолимых трудностей.

 

*

 

       В один из дней в июле по радиосвязи пришло тяжелое сообщение: в спортивной группе из Алибека, идущей траверсом вершин Джугутурлючат, случилось ЧП. Поздним вечером группа остановилась на ночевку, поставили палатку, а один из членов четверки начал в сторонке разжигать примус. Бензиновый примус неожиданно вспыхнул и взорвался. Этот участник отпрянул, потерял равновесие, упал, «упорхнул», как выразился Семенов, вниз по стене. Он не был пристрахован. А был это наш знакомый Женя Горохов. Оставшиеся наверху визуально установили, что он разбился во время падения, застрял где-то на середине стены и не подавал признаков жизни. В нашем лагере сразу были объявлены спас работы – «спасаловка», организованы передовая и транспортировочная группы. В передовую группу, кроме нашей связки, вошла еще украинская связка, киевлянин Луцюк и еще один инструктор, кажется, из Желтых вод, фамилию не могу вспомнить.

       Ранним утром мы уже бежали вверх по ущелью, пересекли ледник, перелезли через небольшой бергшрунд (подгорную трещину), и подошли к стене. Еще с ледника мы рассмотрели, где застряло тело. Это было в середине ледового жёлоба, спускавшегося с верхней части стены до самого низа. По желобу время от времени летели камни. Рядом с желобом был крутой скальный контрфорс (гребешок), по которому мы начали движение с расчетом выйти на уровень, где было тело, а затем перейти в желоб. Мы прошли несколько веревок с крючьевой страховкой по левой по ходу стороне контрфорса. Я лез впереди, Миша страховал меня, вторая связка была непосредственно за нами. Оказавшись на уровне, где застряло тело, я осторожно переместился на правый борт контрфорса и заглянул в ледовый желоб, находящийся в нескольких метрах от контрофорса и шедший параллельно ему. Желоб был глубокий, с крутыми стенками. По желобу иногда летели камни. Женькино тело застряло в желобе, зацепившись за выступающие в этом месте камни. Оно было очень сильно окровавлено и разбито падающими сверху камнями. Еще та картина! Когда я все это увидел, со мной стало плохо, сдали нервы, и я быстро спрятался за контрфорс, вернувшись на его левый борт. На правом находиться было опасно, туда иногда тоже попадали падающие сверху камни. Солнце уже освещало стену, и камни летели все чаще. Надо было что-то предпринимать, надо было лезть в желоб. Видя мое состояние, Миша дал мне свои темные очки. Через них я смог уже более спокойно смотреть на окровавленное тело Женьки Горохова. Выхода не было, надо было лезть к нему в желоб. А по желобу периодически летели сверху камни, и некоторые молотили прямо по телу. Желоб был ледяной и глубокий. Хорошо, кошки у меня были надеты еще заранее, на леднике.

 

       Эти 10–15 метров до желоба я проскочил, остерегаясь «гостинцев» сверху, спустился в него и единственное, что я успел до следующей серии камнепада, это привязал к Женькиной ноге конец 10-метрового репшнура, второй конец которого был закреплен на мне, выскочил желоба и бегом назад, к контрфорсу, на скалы. Никогда я так быстро не двигался на кошках, а тут почти бежал. Летящие в этот момент камни не достали меня, слава Богу. Все это время веревкой меня страховал Миша. Дальше мы попробовали стащить тело с камней, за которые оно зацепилось, и подтянуть к себе – не совсем удалось. Тело проехало по ледовому желобу вниз и повисло на моем репшнуре. Репшнур сильно натянулся. Дальше нам предстояло вытянуть труп вверх на наш уровень и подтянуть к себе и, немыслимое дело, спускать его вниз по скалам контрфорса. Площадка, на которой я стоял, была крохотная, помещалось только мои две ноги и одна Мишкина, вторая связка была на левой стороне контрфорса и помочь нам не могла.

 

       Я попробовал тянуть за репшнур, чтобы подтянуть тело наверх, но не смог даже сдвинуть его. Реп шел от меня наискосок, усилие мое раскладывалось надвое, не получилось даже вытащить его из желоба. Для одного меня это была непосильно тяжелая работа, Миша помочь не мог. Выбившись из сил в какой-то момент, отвлекшись на пролетающие сверху камни, я ослабил хватку рук,  репшнур выскользнул из них, и тело помчалось по ледяному желобу вниз, набирая скорость на гладком льду без камней, проскочило бергшрунд и выкатилось на ледник. Проводив его глазами, я сказал про себя: «Прости меня, Женька», и только потом сообразил, что это был лучший исход для него, хуже, если бы мы спустили его по скалам. Сверху мне было видно, что по леднику к месту остановки трупа уже двигался большой отряд спасателей, и я успокоился.

       До сих пор не знаю, как это получилось, что я выпустил репшнур из рук, прости меня Женя Горохов. Надо было, конечно, перед попыткой подъема тела из желоба набить крючьев и закрепить на них конец репшнура. Но, как говорится, «хорошая мысля приходит опосля».

 

*

       В следующем летнем сезоне я работал инструктором в ущелье Адыр-Су, в альплагере «Джайлык». К этому времени я уже жил в городе Дубна Московской области, где поступил на работу в Объединенный институт ядерных исследований (ОИЯИ). Институт относился к министерству среднего машиностроения, это атомная промышленность, у него была своя отдельная профсоюзная организация, свой центральный совет физкультуры и спорта (ЦСФиС) и свой а/л «Джайлык». В лагерь по путевкам приезжали в основном жители закрытых городов, таких как Челябинск-40, Арзамас-75, Свердловск-44, и других. В этих городах работало много молодежи, были секции альпинизма, а я стал председателем центральной секции альпинизма в ЦС ФиС. Это у меня была общественная нагрузка. Приехал работать в «Джайлык» и Миша Левин, вместе со свой женой Майей. И в пересменок мы сделали совместное восхождение на главную вершину района Уллу-Тау, поднявшись на нее по «доске», 5А категории сложности.

 

       Тогда одним из требований для выполнения нормы мастера спорта было руководство группой альпинистов в первый раз поднимающихся на вершину 5А категории сложности. Собралась такая группа, которую я должен был вести на восхождение. В эту группу вошли «перворазники» москвичи Валя Иванов, его напарник по связке (фамилию не могу вспомнить), известный тем, что провел в лагерь телевидение, поставив напротив ущелья Адыр-Су активный отражатель, и Майя Левина из Челябинска. Этой группой мне надо было руководить и безаварийно пройти маршрут. Но Миша свою жену Майю даже мне не доверил, хотя она была опытной альпинисткой, и примкнул к нашей группе.

 

       Мы бодро поднялись на вершину по снежно-ледовой «доске» и затем по гребню, удачно спустились с другой стороны от подъема на Местийский перевал, и к концу дня были уже у Местийской хижины, где и заночевали – т.е. прошли маршрут за один световой день. Могли бы прийти в лагерь, до которого было недалеко, но не пошли – боялись разборок – тогда не приветствовались быстрые восхождения, и мне могли не засчитать руководства. На спуске с вершины в описании значились косые «дюльфера» – спуски наискосок по веревке – но Миша, шедший здесь впереди, провел нас аккуратно, какими-то зигзагами, и мы даже не заметили, как оказались внизу на Местийском перевале. Спуск с вершины после восхождения – дело очень серьезное, расслабляться ни в коем случае нельзя, хотя спускаешься, как правило, по легкому пути. На спуске по легкому пути погибли после траверса вершин Аксаута 5Б к.с. в Домбае мои друзья, Ромка Перский и Галя Снеткова. Они сорвались с гребня, по которому шлось уже пешком, всего 2А категория сложности. В 1962 году, когда мы с Мишей работали в а/л Домбай, мы прошли этот траверс вершин Аксаут – в группе был еще киевлянин Раппопорт, звали его еще «папа Раппа» и москвич Капустин, и спустились по этому же, «легкому» маршруту спуска. Галя и Рома похоронены в Домбае на альпинистском кладбище.

 

       У Миши феноменальная память на все вершины, маршруты на них, кто и когда на них совершал первовосхождения. Он знал вершины, на которые еще не ступала нога человека. В последующие годы  он совершил восхождения на некоторые из них, присвоил им наименования и ввел их в общую классификацию. Но это было уже на Памиро-Алае и Тянь-Шане. На Кавказ он стал приезжать редко, я же погряз на некоторое время в «Джайлыке». Наши совместные восхождения, к сожалению, закончились, но связи друг с другом мы не теряли.

 

       В эти же годы он занимался судейством соревнований по скалолазанию, несколько раз приезжал в Москву судить кубок России и кубок мира по скалолазанию, и мы встречались. Также он организовывал и проводил сборы альпинистов Челябинска, Челябинской области, Башкирии, работал начучем альплагеря Актру на Алтае.

 

*

 

       В 1978 году Миша пригласил меня помочь провести альпинистское мероприятие на Кавказе под называнием «Челябинские областные курсы усовершенствования альпинистов». Это мероприятие для меня памятное, потому что было в районе Ушбы с южной стороны, где «моя нога не ступала», и потому что он и я были там со своими малолетними дочками. Место, которое Миша выбрал для базового лагеря и называл в письмах «буковой рощей», на деле оказалось кошмарным буреломом в начале небольшого ущелья, ведущего прямо к вершине и Ушбинскому перевалу через Кавказский хребет в Приэльбрусье. Старшей моей дочери Тане было 12 лет, а младшей Юле – 9.  В жаркий июльский день я прилетел с ними в Сухуми, переночевали одну ночь в палатке, которую я поставил прямо у входа на турбазу со смешным названием «Турбаза имени 15 съезда ВЛКСМ», (внутри для нас места не нашлось), а вторую ночь мы провели на скамейках городского стадиона. День лежали на пляже и сильно обожгли кожу. С утра доехали на автобусе до селения Бечо, затем на грузовичке до селения Мазери, и еще протопали 12 км вверх по тропе до базового лагеря. Помню, что нас встретили и помогли дойти до места ребята с курсов. Жена Броня прилетела в Сухуми позднее, я потом ездил ее встречать. Мишины дочери Дина и Вера были примерно такого же возраста, как и мои, а присматривать за ними он пр0ивез сразу двух женщин – доцентшу какого-то Челябинского вуза Буковскую Риту, и Татьяну – ее аспирантку. Татьяна имела обширный «нижний бюст», и по этому поводу Рита часто шутила, что Татьянины бедра – это национальное достояние. Вблизи нашего лагеря были местные коши, куда Рита ходила за молоком для детей. Она пыталась научиться местному языку у аборигенов, хорошо зная английский. Похоже, языки – это была  профессия Риты.

 

       Рядом с нашим лагерем проходила так называемая «Ингурская тропа», по которой часто шли к морю туристы с перевала Бечо. Однажды Рита заманила к нам в лагерь двух туристов с гитарой, они жили у нас пару дней и пели песни – было весело. На этих курсах, кроме меня, работал еще один инструктор – наш с Мишей общий друг Толя Нелидов из Москвы, он был с дочерью Яной и с женщиной из Новосибирска, которую он называл Солнышко. Его жена Тоня прилетела много позднее. Вот такой был у нас на этих курсах детский и женский обоз. Кроме базового лагеря наверху около Ушбы был организован спортивный лагерь, поставлены палатки, которые не снимались. От базового лагеря он был в 3-4 часах хода сначала по тропе, затем по не крутому небольшому ледничку. Наверху жили ребята-спортсмены и ходили оттуда на восхождения на близлежащие вершины. Между базовым и спортивным лагерем протянули телефонный провод  и организовали связь по полевому телефону.

 

       Миша повесил на меня отделение младших разрядников, мне пришлось провести с ними цикл снежно-ледовых занятий и затем ходить вместе с ними на вершины по маршрутам второй категории. Старшие разрядники ходили самостоятельно без инструктора. Курсы наши закончились, в основном, благополучно, не считая того, что один из участников при падении поломал ногу. Пришлось отвезти его не лечение в город Местия. Помню, как мы большой толпой навестили его в больнице этой столицы Сванетии. После окончания этих, так называемых курсов, я с семьей отбыл, конечно, к морю.

       До сих пор вспоминаю вид на Ушбу с юга, это красивейшее, грандиозное сооружение природы, возле которого я провел быстро прошедшие дни.

*

       Миша, конечно, талантливый организатор – надо же, так здорово организовал эти свои курсы. Он талантлив во всем. У меня не хватит слов, чтобы описать его литературные таланты. Он написал много стихов на альпинистскую тему и бардовских песен на эти свои стихи, которые до сих пор поют туристы и альпинисты, недавно издал шикарную книгу своих стихов и рассказов под названием «Полвека «бардства», составил и издал сборник песен «Лагерные песни», песен, которые мы пели в альпинистских лагерях. Но главная его литературная работа – это две книги про альпинистов г. Екатеринбурга, которые он написал вместе с Лешей Лапшиным, альпинистом из Екатеринбурга: небольшая, «Альпинизм довоенного периода» и большого формата «Послевоенные годы». Во вторую книгу многие, в том числе и я, написали свои воспоминания об альпинистских восхождениях в те послевоенные годы. Книга, собственно, и состоит из этих воспоминаний с небольшими комментариями авторов, и из нескольких статей общего плана. Очень достойная, и прекрасно изданная – спасибо Мише и Леше от меня лично, да и от всех свердловских альпинистов моего поколения, и не только, за этот их труд.

       Когда-то Миша посвятил мне четверостишие:

 

       Все мы временны, временны,

       Смерть-старуха все ближе нам,

       А вокруг одни Левины,

       Что же делать мне, рыжему?

 

       С первыми двумя строчками я безоговорочно согласен. Насчет третьей строчки – Мишка, это же так совпало! Ну а по поводу четвертой – что-то мое зрение стало хужать. И пока я совсем не ослеп, решил я написать всю правду о вас, Левиных, и пишу и сейчас,  следующий на очереди – Боб Левин.

 

 

 

 

 

Не бубни ты эту фразу:

"Будь счастливым целый век".

Нагадай мне лучше сразу

Зимний лагерь "Алибек",

Зимний лагерь, за которым

Синих гор не сосчитать,

Кто хоть раз увидел горы,-

Тот вернется к ним опять.

 

Ю.Визбор

1962 г.

III

 

 

 

 

       Судьба нагадала мне зимний лагерь Алибек в начале января 1962 года. Это было время, когда по лагерному радио звучали магнитофонные записи песен Окуджавы про Леньку Королева, и про окна, из которых несло поджаристой корочкой, и про последний троллейбус, а у Юры Визбора уже складывались стихи про лыжи, которые у печки стоят. Лыжи, конечно, стояли не у печки, а воткнутые вместе с палками в снег у входа в Алибекскую хижину, находящуюся на краю Алибекского ледника, а от нее до «красавца» Эрцога было рукой подать. Лагерь принимал участников, как по альпинистским, так и по горнолыжным путевкам. Я к тому времени очень уверенно стоял на горных лыжах, еще в Свердловске заработал первый  спортивный разряд по слалому, и даже участвовал в первой  Спартакиаде народов РСФСР по зимним видам спорта (1959 год) в Кировске на Кольском полуострове за город Свердловск, правда, бесславно.

 

       Одну из смен я работал только с альпинистами, приезжающими для совершения зимних восхождений. Инструкторами в Алибеке работало много интересных людей, со многими я близко подружился. Из старшего поколения был Евгений Иванович Иванов, известный спортсмен еще довоенных времен, я часто играл с ним в шахматы, он рассказывал мне, что в молодости он бегал длинные и марафонские дистанции наравне со знаменитыми бегунами братьями Знаменскими. Евгений Иванович уже до войны был таким же известным альпинистом-высотником, как и Евгений Абалаков. Он на Памире в те годы уже совершал высотные восхождения, а на Тянь-шане вместе с Евгением Абалаковым, Гутманом и Сидоренко поднялся впервые на семитысячник, которому после войны дали имя Пик Победы. В военные годы он воевал в составе диверсионного отряда ОМСБОН (отряд из спортсменов) в тылу у немцев в партизанском отряде, вернулся с войны с покалеченной кистью руки. Он безвестный герой войны, как многие тогда. Я сам читал на листочке отрывного календаря маленькую статейку о нем, о том, что он представлен к званию Героя Советского Союза. Награда эта с героем так и не встретилась. Наверняка награждали его орденами и медалями, про эти награды разговор у нас не было, возможно, наградные листы тоже затерялись, все же этот московский диверсионный отряд ОМСБОН часто базировался в различных партизанских отрядах.

 

       Евгений Иванович и я вместе со своими отделениями участников сходили на зимнее восхождение на вершину Семенов-Баши, 1Б категории. Это было мое первое зимнее восхождение. А вторым было восхождение на вершину Малый Домбай, куда я сводил группу разрядников. Начальником спасательной службы (начспасом) в лагере был Леня Елисеев, опытный альпинист, в те годы он безвылазно жил в горах, лечил астму, заработанную в Москве в Метрострое. С Леней, который был ближе мне по возрасту, я подружился, и дружба эта продолжалась в последующие годы, и когда я приезжал к нему в гости со своими малолетними дочерями, он всегда просил отдать ему одну мою дочку – у него с женой детей не было. Леня беззлобно подшучивал над Евгением Ивановичем, мол, травму руки он получил не при подрыве вражеского эшелона, а просто от неумения обращаться с гранатой. Иванов совсем не обижался. Вообще, он был добрый и скромный человек, заслуженный мастер спорта СССР по альпинизму.

 

       Инструктором по горным лыжам работал Темир Пинегин – первый советский олимпийский чемпион по парусному спорту – он выиграл золотую олимпийскую медаль вместе со своим матросом Шутовым в классе яхт «Звездный». Весной я побывал у него дома в Москве, до сих пор помню, как здорово накормила меня его жена, Галя, я был «недокормленный» в тяжелые послевоенные годы, и всегда был голодный. Побывал я и на его яхте – это была большая килевая яхта с белыми парусами. С того времени я полюбил парусный спорт, научился управлять яхтой, в яхтклубе на Истринском водохранилище постиг азы управления парусом, участвовал в соревнованиях на яхтах и виндсерферах. Темир горными лыжами управлял не хуже, чем своим «звёздником», мне нравился мягкий стиль его поворотов.

 

       Участники горнолыжных групп катались на небольшой горе под названием «Матильда», неподалеку от тропы, идущей наверх к Алибекской хижине. Подъемников тогда еще не было. Среди участников горнолыжных отделений встречались очень известные люди – любители горных лыж.  Так, например, в отделении Боба Левина, работавшего, как и я, инструктором, был известный физик, Дмитрий Иванович Блохинцев – академик, бывший директор первой атомной электростанции в г. Обнинске, а затем директор международного института ядерных исследований в г. Дубне (ОИЯИ). В этом институте я начал работать осенью 1962 года. Дмитрия Ивановича я потом встречал и на Чегете в Приэльбрусье. В лагере вместе с Блохинцевым был также его сотрудник Алексей Алексеевич Тяпкин.

 

       Я любил кататься на лыжах на Алибекском леднике. Для этого я жил несколько дней на хижине, а участники поднимались ко мне наверх каждый день. Однажды на леднике я заприметил колоритного старичка на лыжах, на груди у него висел большой прямоугольный фотоаппарат, которым он непрерывно снимал все подряд. Я тоже был с фотоаппаратом и быстро познакомился с ним. Это был Вильгельм Карлович Либкнехт, сын известного немецкого социалиста. Вид и одежда выдавали в нем иностранца. Я понял, что это немец и поговорил с ним по-немецки. Оказалось, что он хорошо говорит и на русском, и вообще, живет в Москве. Весной я побывал у него. Он жил в сталинском доме на Котельнической набережной, в огромной двухкомнатной или трехкомнатной квартире, одна из комнат была завалена вещами и служила складом. Помню, он угощал меня сыром с плесенью –рокфором, оказалось, что это вкусно. Вильгельм Карлович работал редактором советско-немецкого журнала, писал статьи, занимался переводами. Когда я стал жить в Дубне, я еще несколько раз навещал его, познакомился с его женой, моложавой женщиной с гладкими черными волосами и внимательным взглядом, тоже переводчицей. На немку она не была похожа.

 

       В один из дней ко мне в хижину поднялась группа альпинистов с приказом от моего начальства вести их не зимнее восхождение на вершину Алибек-Баши по маршруту 3 категории сложности. Мы должны были выйти рано утром, но еще ночью началась непогода, пошел снег, не прекращавшийся и днем, и следующие сутки. Восхождения не случилось, и ребятам пришлось уйти вниз не солоно хлебамши. Один из них – Эдик Мысловский – стал впоследствии чемпионом СССР по альпинизму в высотном классе, и одним из первых из советских альпинистов, взошедших на Эверест (вместе с Балыбердиным), а другой – Володя Шатаев – стал государственным тренером по альпинизму Спорткомитета СССР. Снега в те дни выпало единовременно около двух метров, пришлось прорывать тоннель от жилых домиков до здания столовой. Снег был легкий, пушистый, любимым развлечением участников было бросить маленькую лагерную собачку в этот снег, она в нем тонула и добиралась до тропинки в  тоннеле где-то там под снегом, наверное, вплавь. А москвич Слава Онищенко в одних плавках прыгал с бортика вниз головой в лагерный бассейн, заваленный снегом, и это снимал на кинокамеру Марк Трахтман. У него образование было самолетное, он уже окончил авиационный институт и учился еще в киноинституте на кинооператора. Кадры, и эти, и другие об Алибеке, хижине, горнолыжниках, Алибекском леднике вошли в его прекрасный видовой фильм с названием «С добрым утром, горы снежные». Помню, как по Алибекскому леднику, где он снимал, я возил его кинокамеру «Конвас» - он не очень владел лыжами и боялся упасть вместе с ней.

 

       Кончался месяц март, и вскоре надо было ехать домой. Дом был далеко, в Карабаше Челябинской области. В Свердловск возвращаться не хотелось, там дома не было, а были только общежития, и в середине апреля для начала я поехал в Москву, к хмурым московским дням вместе с москвичом Бобом Левиным, моим новым знакомым, который, как и я работал в лагере лыжным инструктором. Москва встретила нас необычным многолюдьем. Она встречала своего нового героя – Юрия Гагарина. Но героем нашего разговора здесь и сейчас, и дальше будет Боб Левин. Итак, далее, как говорится, картина маслом: Борис Вульфович Левин, если не ошибаюсь, 1937 года рождения, родился в Москве, выпускник Московского горного института, специальность – взрывное дело, доктор физ-мат наук, профессор, член-корреспондент РАН. К тому времени, когда я с ним познакомился, он был, в отличие от меня, безлошадного, уже женат. Жена, Лена Сасорова, из альпинистской семьи и сама альпинистка. Ее отец, Василий Павлович Сасоров, еще до войны был известным советским альпинистом. У него был свой маршрут – первопрохождение на вершину Домбай-Ульген. Василий Павлович был по профессии физиком, после окончания Ленинградского университета работал в физико-техническом институте, которым руководил академик Иоффе. Затем занимал руководящую должность на заводе фирмы OCPAM в ГДР. В 1949 году он был репрессирован, попал сначала в знаменитую «шарашку», где отбывали свои срока многие из известных советских конструкторов и ученых (например, Туполев), а затем был сослан в Сибирь, в район Абакана-Тайшета. Реабилитирован был в 1956 году. С Василием Павловичем я часто беседовал, когда он приезжал на день рождения к дочери. Василий Павлович рассказал мне, что его приглашали на юбилей фирмы OCPAM и очень хорошо там помнили, и принимали очень хорошо.

 

       Лена с Борей начинали свою семейную жизнь, к слову, удачно сложившуюся, в маленькой комнатке неподалеку от Белорусского вокзала, в которой поместились только кровать и большой стол. И, когда я ночевал у них, мне приходилось спать на этом столе – другого места не было. Иногда мне, безлошадному и бездомному, ночлег находился у Бориных друзей- альпинистов Юры Снеткова или у Юры Сидорова. В то время я и Борис были безработными, уволенными по собственному желанию поехать в горы. Мы ходили по Москве, читали объявления о приеме на работу, пытались даже устроиться в экспедицию в Антарктиду. В Москве мне работа не светила, Москва не прописывала иногородних. Осенью 1962 года Борис позвонил в Дубну Алексею Алексеевичу Тяпкину и попросил пристроить меня на работу в институт, в котором он работал. Я встретился с Тяпкиным в Дубне, и он сам отвел меня в отдел кадров, где мне нашли работу инженером по ядерной электронике в лаборатории высоких энергий и сразу же дали общежитие. Работать пришлось на пузырьковой камере, которая стояла в пи-мезонном пучке синхрофазотрона. В общежитии жил вдвоем с Васей Тропиным, и он познакомил меня со всеми своими друзьями-горнолыжниками.

 

       Летом 1963 года я уже работал на Кавказе в а/л «Джайлык». Туда же приехал и Борис. И как-то быстро сложилась у нас группа для траверса вершин Шхельды. Шхельда – огромный скальный массив, состоящий из нескольких вершин высотой около 4500 м, соединенных сильно изрезанными скальными гребнями. Это был достаточно длинный участок Главного Кавказского хребта, прохождение которого считалось мерилом альпинистского мастерства. В группе, кроме меня и Бориса, были Сергей Морозов и Юра Плюхин, мои земляки, оба – выпускники УПИ, и я их хорошо знал по альпинистской секции института. Сергей был старше нас лет на пять, и альпинистский опыт у него был большой.

 

       Mаршрут можно было идти, начиная с любого конца. Мы выбрали с востока на запад, т.е. начало было с Ушбинского перевала на востоке, и окончание у перевала Средний на западе. Время, необходимое для прохождения маршрута, по нашим расчетам, было порядка 3-4 дней. Мы быстро прошли Шхельдинское ущелье, преодолели опасный Ушбинский ледопад, подошли к Ушбинскому перевалу, и начали подъем на Восточную вершину Шхельды. Тут я почувствовал, каково это – лезть с тяжелым рюкзаком по крутым скалам, а нагружены мы были хорошо – продуктов взяли на несколько дней.

 

 

 

 

       К концу дня мы прошли Восточную вершину, и, при спуске с нее, в удобном месте под скалой, поставили палатку. Погода портилась, где-то начало громыхать, вдалеке сверкали молнии. Воздух наэлектризовывался. Срочно собрали все железо, имеющееся у нас – скальные и ледовые крючья, карабины, ледорубы и айсбайли, связали  в кучу и спустили на веревке метров на 15 ниже. Сидим в палатке и ждем: пронесет или нет. Разряды грома и удары молний  все приближались, мы чувствовали свою беззащитность, со страха и от безысходности кто-то запел, и остальные подхватили. Что пели, не помню. В какой-то момент сверкнуло и оглушительно трахнуло прямо над нами. И тут между Борисом – он сидел рядом – и моим плечом проскочил разряд, искра толщиной с мизинец. К счастью, разряд был не очень сильный. Стало совсем страшно. И так молотило нас, наверное, с полчаса. Разряды били, похоже, в макушку Восточной вершины, над нами, но доставалось и нам. Потом хлынул дождь. Гроза, которая застала тебя на вершине или где-то рядом, это действительно страшное событие.

 

*

 

       Еще один похожий случай приключился в 1980 году. После двухгодичного перерыва, я продолжил свою работу тренером-спасателем в МАЛ в Ачик-Таше. Год был олимпийский, и предстояли Олимпийские игры в Москве. Лагерное начальство решило тоже поучаствовать в этом деле, совершить первовосхождение на какую-либо неизвестную безымянную вершину и, естественно, отрапортовать по инстанции. Вершина нашлась неподалеку, в Алайском хребте, высотой 5000 метров или выше. В команду для восхождения вошли тренеры, в основном из московского спортобщества «Труд» Борис Ефимов, Слава Лавриненко, Виталий Бахтигазин, Миша Коньков, Витя Власов и я. Для такого случая нас даже подбросили к месту вертолетом.

 

       Мы благополучно забрались на хребет и по нему прошли до вершины, представляющей большой снежный купол. Вдали от него, на хребте, виднелась еще одна подобная вершина. При спуске с вершины мы почувствовали, как воздух стал наэлектризовываться. Возникший ветерок принес небольшую тучку, закрывшую солнце. Я спускался замыкающим, в воздухе что-то зазвенело. Волосы на голове под шапкой зашевелились, как будто кто-то начал пилить ножовкой кожу у темени.  Вдруг раздался сильный грозовой разряд, и меня ударило по затылку, такое чувство, как будто тяжелой деревянной колотушкой. С испугу я даже присел. Посмотрел вперед и увидел, что Миша Коньков стоит на четвереньках и передвигается к месту спуска с гребня, а остальные ползут по снегу по-пластунски. Я тоже лег и пополз, и меня еще несколько раз вдарило по голове. Грозовые разряды следовали один за другим. Все это продолжалось, по-видимому, минуты 3-5, затем ветерок согнал тучу с вершины, и снова засияло солнце. Натерпелись все мы жуткого страху. Но остались живы!

 

       Когда спустились вниз, в ущелье под названием Ачик-Су, там была трава, росли яркие цветы, неподалеку паслись овцы и коровы, и было много грибов – дождевиков и шампиньонов. Мы долго варили грибы и постепенно отвлеклись от пережитого. Вершине дали название Пик Олимпийский.

*

       В лагере я узнал две плохие новости. Умер Юрий Михайлович Широков, коротко ЮМ. ЮМ – физик из МГУ, старый альпинист. Приехал в район в качестве судьи первенства СССР по альпинизму. В день его приезда, вечером, я сидел вместе с ним в столовой, ели арбуз, и разговаривали о том, о сём. О том, что одной рукой нельзя унести два арбуза, тему подкинул я, вспомнив немецкую пословицу: «Kann man nicht unter einem arm zwei melonen tragen!». На другой день он на вертолете улетел в филиал МАЛ под пиком Евгении Корженевской. Вертолет приземлился на площадке «Пыльная», и до лагеря надо было пройти по тропе 2-2,5 часа. ЮМ поднимался без груза, без рюкзака. В лагере поужинал. Затем у него заболело сердце, и он умер. Два врача, бывшие на месте, лагерный врач Люба и врач грузинской команды, откачать его не смогли. Жаль ЮМа. Всего-то ему было 53 года, и с вида он был очень бодрый.

       И еще. Чуть не умер Стас Бедов, наш тренер, полный мужик из Челябинска, лет 45. Группа тренеров возвращалась с восхождения на вершину имени 19 партсъезда, и уже внизу, уже около лагеря, Стасу стало плохо, и он потерял сознание и стал умирать. Один из членов группы (Барбара) успел сбегать до Луковой поляны и притащить врача какой-то спортивной команды, врач с помощью уколов привел его в сознание. На другой день в лагере он был уже на ногах. Вот такие «шутки» кислородного голодания!

 

       Утром ко мне в палатку заглянул наш старший тренер Анатолий Георгиевич Овчинников и сказал, что меня срочно вызывают на работу в Москву. Я стал отказываться, а он как-то странно настаивать, давая понять, что мне по любому придется уезжать до приезда иностранцев. И я понял, что дело не во мне и не в нем. Я, конечно, знал, что в лагере негласно, под видом электриков, помощников и других лиц работали КГБэшники – искали, наверное, среди иностранцев шпионов. Тренерам было запрещено общаться с иностранцами, кроме как на профессиональную тему, заходить к ним в палатки, и т.п. Я этим запретом часто пренебрегал, особенно наверху, на выходах, разговаривал на разные темы, в основном, с немецкоязычными –  немцами, швейцарцами, австрийцами, это интересно было для меня, да и для них наверное, тоже. Наверняка на меня за предыдущие годы работы в МАЛе был написан донос о моей неблагонадежности или лагерными КГБэшниками, или, не исключаю, кем-либо из тренеров, сотрудничающих с КГБ. Год был олимпийский, в Москву, да и вообще, в СССР приехало много иностранцев, и КГБ работало, не покладая рук, изолируя неблагонадежных. Из Москвы таких выселили за 101 км от Москвы. Дальше у меня были разговоры с сотрудниками КГБ в г. Ош, потом в Зеленограде на моем предприятии, а работал я все же в почтовом ящике. Отделался на работе строгим выговором, за что, не знаю. Хорошо, хоть с работы не выгнали. А положительным было то, что я посмотрел Олимпийские игры в Москве.

 

*

 

       На траверсе Шхельды был еще один стрёмный момент: при спуске с Центральной вершины по очень крутой скальной стене, я на ней слегка «завис». Я спускался первым, спустился на всю веревку, 40 метров, вишу на веревке, ищу трещину в скале, чтобы забить скальные крючья, закрепиться и принять вторую связку. Вишу уже минут 20 и не могу найти подходящей трещины – все широкие. Ребята наверху, за перегибом, с ними можно связаться только криком. И тут, проинтуичив, обстановку разрядил Сергей Морозов. На второй веревке он спустился ко мне, вытащил из рюкзака большой ледовый крюк, затем еще один, забил их в широкие трещины, и напряженность спала. Далее по гребню скалы было уже попроще. Спустились с гребня на перевал Средний и по нему вниз в Шхельдинское ущелье на ночевки, где был ручеек, зеленая травка и наши наблюдатели с продуктами. Позади остались эти памятные несколько дней, проведенные на высоте более 4000 метров в беспрерывном лазании по скалам.

 

*

       Когда мы с Борисом работали инструкторами в «Джайлыке», то ходили на восхождения не только группой из 4 человек, но и вдвоем, одной связкой, с наблюдателями. Так мы поднялись на вершину Восточная Уллу-Тау по директрисе (по линии падения воды). Примерно две трети пути подъема, начиная снизу, был ледовый склон с крутизной, доходящей до 40 градусов, а дальше скалы до самой вершины. На гладком крутом льду всегда чувствуешь себя неуверенно. Зацепиться не за что, все зацепки должен делать сам – рубить ледорубом ступени, завинчивать ледовые крючья – та еще работа! Да и вообще, ко льду надо привыкать. Опыт подъема по льду у меня был небольшой – вершина Бжедух много лет назад, да подъем на Уллу-Тау по «доске». Здорово выручил нас Леша Давыдов, инструктор «Джайлыка» родом из Арзамаса 75.  Он дал нам «на понос» легкие двенадцати-зубые титановые кошки и связку титановых ледовых завинчивающихся крючьев. Карабины у нас были свои, тоже облегченные. Все это снаряжение было, конечно, самодельное. Шли на передних зубьях, завинчивая в лед через каждые 10 метров крюк и продевая через карабин на крюке страховочную веревку. За несколько часов мы этот ледовый склон прошли и подошли к скалам. Забили для страховки в скалы более привычные нам скальные крючья, а ледовые, а также и кошки, я заложил в свой рюкзак.

 

       Так как путь дальше предстоял нам по скалам, все скальные крючья и карабины зацепил на груди на верхнюю страховочную обвязку, скальный молоток сунул в карман пуховки и был готов двигаться дальше. Рюкзак мой был повешен лямкой на отщеп скалы. И надо же было, что в этот момент, этот солидный, с виду крепкий отщеп обломился, и рюкзак вместе с отщепом улетел вниз по льду. Хорошо еще, что обломок отщепа не задел нас с Борисом. Вот это был афронт! Рюкзак у нас был один на двоих. И в нем были все продукты, примус, бензин, палатка, да и ненужные теперь кошки и ледовые крючья. Успокаивало то, что мы увидели, как при падении рюкзак перескочил бергшрунд и подкатился к нашим наблюдателям. Была середина дня, погода солнечная. На нас были надеты пуховки, каски, я был с молотком и со скальными крючьями. Ну и, конечно, веревка. Что делать? Вниз надо бы! Но нет ни кошек, ни ледовых крючьев для страховки. Оставался один путь – наверх, через вершину. И мы двинулись наверх. Скалы были средней сложности, требовалась страховка, и поднимались мы медленно, уже хотелось есть. В сумерки выбрались на вершину. Солнце давно спряталось за горы, захолодало. Мы с Борей сели на каски, и так и просидели всю ночь, крутясь на касках и дрожа от холода и голода. По альпинистской терминологии – мы схватили холодную ночевку. С первыми лучами солнца начали спускаться. Вниз, как говорится, это не вверх, ноги сами шли, и через 2-3 часа мы были уже внизу, метров на 100 ниже Местийского перевала. Надо было подняться наверх, на перевал, и затем по леднику спуститься вниз. Эти сто метров подъема на перевал я помню до сих пор. Силы меня покинули, и я еле передвигал ноги – особенность моего организма – не пожрамши, силы у меня при работе сразу кончаются. Мы уже сутки ничего не ели и не пили, а работа была напряженная – лед, скалы, спуск. Тащились мы на перевал как старые клячи. Боря выглядел получше, чем я. И только к вечеру мы добрались еле живыми до хижины и нашли там что-то съедобное. Вот такое холодно-голодное испытание выпало нам с Борисом.

 

*

       Я не раз замерзал в горах, однажды в августе серьезно поморозил ноги на стене пика Щуровского, пальцы были черные почти до Нового года, но потом ничего, отошли. Но случай, когда я замерзал с Борисом и Славой Лавриненко, был вопиющий. У нас уже были звания мастеров спорта, мы были высокого мнения о себе и были тогда вместе в Домбае. Ребята решили пройти маршрут 5Б категории сложности на восточный Домбай по стене с юга. Я этот маршрут уже проходил раньше в двойке с Мишей Левиным, но присоединился к ребятам за компанию, и мы пошли втроем. Положили внизу рюкзаки и полезли на стену. Светило солнце, стена южная, скалы теплые, и мы, конечно, поскидывали «смокинги», подразделись солидно, я остался в одной ковбойке, даже без майки. Стену пролезли быстро, вышли на гребень, и по нему двинулись к вершине. Неожиданно небо заволокло облаками, солнце перестало светить, подул ветер. Когда мы начали спускаться с вершины, пошел снег, и весь наш путь по скальному гребню покрылся снегом, пришлось идти медленно и осторожно. Ветер все усиливался, и мою рубашонку продувал насквозь. Похолодало, а от пронизывающего ветра деться было некуда. В какой-то момент я забился в небольшую скальную щель, сжался в комок и сидел, дрожал, и никуда больше не хотелось идти, замерзал. Подошедший Слава Лавриненко чуть ли не силой вытащил меня из этого моего убежища. Прошли еще какое-то время по заснеженному гребню и затем спустились с него вниз. А внизу все было покрыто толстым слоем снега, все следы замело, и где-то под снегом лежали наши рюкзаки с пуховками и другими теплыми вещами. Нашли мы их не сразу, пришлось искать долго. Вот так мы, молодые мастера спорта, фраернулись. С тех пор я стал руководствоваться правилом, что жаренных в горах не находили, а замерзших и обмороженных – сколько хочешь, и одевался всегда по максимуму и с запасом.

 

       В 1972 году я Борис Левин оказались в горах снова вместе. К этому времени я уже уехал из гостеприимной Дубны, и жил и работал в г. Зеленограде, а место моей работы относилось уже к министерству электронной промышленности (МЭП). Из системы Среднемаша я выбыл, и, соответственно, пришлось выйти и из ЦС ФиС. В эти, прошедшие после Дубны пять лет, в горах я бывал по-прежнему каждое лето, участвовал в спортивных экспедициях и сборах, проводимых спортобществом «Спартак» г. Москвы. В московском «Спартаке» инструктором работал Володя Кавуненко, и он приглашал меня работать в качестве тренера на все свои мероприятия. Но связей с альпинистами ЦС ФиС я не терял, работая иногда инструктором в альплагере «Джайлык».  Там в эти годы появилось много спортсменов высших разрядов, кандидатов в мастера спорта (КМС), которые выросли из младших разрядников за это время. Подобралась команда, которая могла участвовать в первенстве СССР по альпинизму. В 1972 году эти ребята обратились к Борису Левину и ко мне с просьбой помочь в организации участия в первенстве. Стараниями Бориса был выбран маршрут по стене на пик Энгельса на Юго-Западном Памире.

 

       От ЦС ФиС была подана заявка на участие в первенстве СССР по альпинизму в высотно-техническом классе. Запасным маршрутом был заявлен маршрут по стене на пик Московской правды, находящийся там же, на Юго-Западном Памире. Оформлением заявки, формированием команды занимался Борис Левин. Капитаном команды был записан Валерий Мальцев, а тренером – начальник альплагеря «Джайлык» Валерий Марков. Начальником экспедиции на Ю.З. Памир ЦС ФиС назначил Бориса, а меня утвердил старшим тренером сбора. Здесь полностью открылся организаторский талант Бориса. А работы было много. Кроме оформления заявки, надо было оформить пропуска в погранзону для всех членов экспедиции, привлечь в ее состав фотографа – это был Борис Фешин, повара – это была девушка Рая, врачом экспедиции поехал Толя Дубровин, о котором я уже писал здесь. Нужно было закупить продукты для всего состава 25 человек на месяц, а также организовать транспорт из г. Ош, куда мы добирались прямым рейсом из Москвы, до крайней погранзаставы на Ю.З. Памире, откуда начинался подъем наверх в горы. Насчет транспорта очень помог Паша Зайд, одесский альпинист – он работал начальником геологической партии, базировавшейся в Оше и проводившей геологический изыскания по всему Памиру. Паша выделил нам грузовик со свой работы, на котором весь состав экспедиции вместе с грузом был доставлен до места. Дорога была не близкая и не простая, как все дороги по Памиру. Кроме того, через Павла удалось быстро оформить пропуск в погранзону для одного из участников команды – Юры Соловьева, который прибыл без пропуска. Оформление пропуска обычно занимает много времени – тут Юре крупно повезло. Борис знал многих одесских альпинистов, был знаком с патриархом одесского альпинизма Блещуновым, и, естественно, что Павел Зайд помогал нам во всем. После распада СССР Павел вернулся в Одессу, а сейчас живет где-то в Израиле. Паша, мы тебя помним, спасибо, что помог тогда, в 1972 году.

 

       После тренировочных занятий и восхождений команда в полном составе вышла на маршрут по восточной стене пика Энгельса. При подготовке к выходу, я поучаствовал вместе с командой в обработке самого сложного нижнего участка стены, бастиона на высоте 5500 м, прошел с командой 200 м, подтаскивая рюкзаки. Валера Мальцев предложил продолжить с группой подъем по стене, но, после недолгого колебания, я решил не портить ребятам «картину», и спустился вниз. В команде было 4 связки по 2 человек в каждой, а тогда надо было бы одну связку делать из 3 человек, и, кроме того, надо было вносить изменения в заявки. Все время, пока команда лезла по стене, я просидел внизу под стеной  на высоте 5500 м, наблюдая за прохождением маршрута, не спускаясь вниз, в базовый лагерь. Какое-то время со мной вместе были или врач Толя Дубровин, или фотограф Борис Фешин. Борис Фешин ухитрился через 50-кратную зрительную трубу, с помощью которой я вел наблюдение, сделать несколько удачных снимков прохождения командой сложных участков, которые вошли в отчет о восхождении.  Несмотря на многочисленный состав группы, восхождение прошло в сравнительно быстром темпе согласно предварительному плану. Когда команда спустилась уже по простому пути на перемычку между пиками Энегельса и Маркса и продолжила дальнейший спуск по леднику, у меня отлегло от сердца, и я выдохнул, напряжение спало. Все же, хочешь –   не хочешь, но начинаешь беспокоиться за тех, кто находится на сложном маршруте.

       Борис Вульфович провел также необходимую работу по написанию отчета и представлению его в судейскую коллегию. Здесь очень пригодились фотоснимки Бориса Фешина. Результатом всей этой работы по выбору маршрута, удачному прохождению его командой и хорошему оформлению отчета стало присуждение команде ЦС ФиС первого места в престижном высотно-техническом классе и награждение ее золотыми медалями первенства СССР. Кроме того, всем участникам восхождения были присвоены звания мастеров спорта СССР по альпинизму. Это был, конечно, неожиданный результат для ЦС ФиС – золотые медали, да еще 8 мастеров спорта. Было чем отчитаться в работе, в которой они не принимали особого участия. Ниже привожу весь состав команды, все из закрытых городов (кроме Овчинникова). Сейчас эти города обозначаются как ЗАТО – закрытые территориальные образования.

 

1	Миронов Витя	Челябинск-40
2	Поляков Гена
3	Соловьев Гена	Сверловск-44
4	Бакулин Леша
5	Малыхин Юра	Арзамас-75
6	Соловьев Юра	ЗАТО «Лесное»
7	Мальцев Валера
8	Овчинников Миша	г.Протвино

 

 

 

       Все ребята были КМС и заслуженно получили медали и звания мастеров спорта, Бориса Вульфовича и меня наградили похвальными грамотами и дипломами. Не помню точно, но обычную инструкторскую зарплату мне и Левину за эту успешную работу не выдали – мы были не из Среднемаша, а из других ведомств. Но мы сработали с ним хоть и не за деньги, но за совесть. Об этой успешно проделанной работе я вспоминаю часто.

*

       Я уже говорил, что все мои друзья Левины пишут стихи. А Борис еще и бард, пишет песни на свои стихи и поет их, аккомпанируя себе на гитаре. Песни эти про горы, и многие популярны и поются альпинистами и туристами. В 2011 году он издал сборник своих песен под названием «Песни в горах». Борис Вульфович вот уже второй пятилетний срок отбывает на Сахалине, в Южно-Сахалинске, где работает в должности директора академического института «Морской геологии и геофизики». А до этого он несколько лет жил и работал на Курильском острове Итуруп начальником сейсмостанции.

       Я прикинул, и получается, что он уже почти двадцать лет проработал на Курилах и на Сахалине. За эти Курильско-Сахалинские годы он написал пару научных книг с соавторами и бесчисленное количество научных статей, область научной работы Бориса – это извержения подводных вулканов и цунами. За это время  у него родилась дочь Даша, а сейчас и внучка Таня. В последние годы он стал чаще посещать Москву, т.к. ездит (через Москву) вместе с женой Леной на различные научные конференции, которые каждый год проходят в разных странах, это так называемы «научный туризм». Ну и приезжает еще на общие собрания Академии наук. Но все равно, видимся редко. И я жду, не дождусь, когда он, наконец, переедет обратно в Москву.

 

 

       Послесловие.

 

       Конечно, я рассказал здесь не столько о своих друзьях Левиных, сколько о себе, о спасательных работах и других экстремальных событиях в горах. Не судите меня строго за ошибки и корявое изложение.

 

                                       М. Плышевский.

 

 

 

 

© Михаил Александрович Плышевский

Количество просмотров: 5

Обработка данных...