Тянь-Шань. Ала-Арча.
21.07.76. День отдыха, день выбора маршрутов. Как и раньше свобода выбора предоставлена американцам. Барбер предложил идти с ним.
«Ну, что ж, пошли. А куда?»
«Да сам найди новый маршрут».
Нашёл после двух часов работы. Классный. На пятую башню Короны, стена с едва заметным контрфорсом, кто-то уже пытался пройти, но группа сошла с маршрута.
Лагерный завтрак - это уже не пища для интуриста: перловка с бараньим жиром на костях и пшённая каша. (То же самое, кстати, было и в последующие дни). Обученные нами американцы, начали называть перловку - "шрапнель". Сначала любую кашу так называли, а потом - только перловку. Манная каша для них ещё ничего, а от остального воротят нос. Советскую часть экспедиции разместили к концу дня в помещении старой учебной части на полу (ни в палатках, ни в домиках места не было – всё занято участниками и инструкторами), американцев в двухместных комнатах корпуса.
Если есть что хорошего в лагере Ала-арча - то это парная баня, сухая и с влажным паром от раскалённых камней - на любой вкус, с предбанником, с холодным душем, рядом с озерцом снаружи. В предбаннике можно хлебнуть чайку или сухого винца, или "мокрого". Прошёл 6-7 циклов: парилка, озерцо, душ, отдых и снова. Наслаждение невыразимое. Гости тоже довольны. Крейг слинял после одного раза, а Майк и Генри сражались до упора. Угомонились к ночи и разместились: нас 10 в ряд на полу в спальниках; Коньков (к нему прилетела жена) - в противоположном углу, сделали загородку из стульев; Шатаев с женой - в уютной комнатке КСП. Медведев - рядом с американцами. Мы спали, в общем, неважно: вздохи, бздёхи, сопенье и ворчанье.
22.07.76. День подготовки к выходу. С утра получаем с Байбарой продукты; набор у них превосходный. Есть чёрная икра, спинка севрюги, лосось, хорошие конфеты и другие деликатесы. Складываем всё полученное в комнате у Медведева и догоняем основную группу, ушедшую смотреть кладбище альпинистов, долину. Здесь похоронена Галя Манжарова, одна из восьмёрки с пика Ленина (родом она из Фрунзе), Шубин, хороший художник-альпинист (на плите написано Афонасий - может так и надо?). Дайнюс дважды позвонил в колокол над двумя литовцами, он знал их. Рядом - пухлая книга записей, но писали в неё все, кому не лень. Есть разные записи, и хорошие, и глупые. Доступность прикосновения неприятна. Не все должны иметь право писать в таких книгах.
Генри снова увлёкся. На этот раз Клавой - совсем другой тип, чем Света из Артуча. Пытался разговориться на тропе, но мешает языковый барьер.
Перед обедом собрались у нас на "лежбище" и перекусили бутербродами с чёрной икрой, а в столовой ждала "шрапнель". Потом до 23-х занимались получением продуктов на маршруты, снаряжением, упаковкой рюкзаков; каждая группа - отдельно. Разделили с Генри всё полученное и общественное снаряжение поровну; он дал спальник (такой же как давал Лоу), хороший рюкзак, верёвку.
23.07.76. После завтрака вышли с Барбером раньше других на полчаса. Вчера я проконсультировался с Сухановым о тропе к ночёвкам Рацека, и шли без приключений, а часть наших (Бершов, Онищенко, Ружевский) запоролись, т.к. пошли по руслу реки Аксай и попрыгали по валунам. Слава, физически сильнейший мужик, догнал нас примерно в часе ходьбы от хижины на ночёвках Рацека, а 10-ю минутами раньше обошёл Дайнюс: оба в мыле; пот капает с носа, бровей, ушей; соревнуются, Дайнюс не хочет уступать. Мы с Генри не торопимся, он рассказывал о странах, где бывал, о людях. Бывают, говорит, и в альпинизме нечестные люди.
В хижине расположились Свердловские сборы, угощают чаем, я жарю яичницу с колбасой, на которую наваливается вся публика. Нам идти ещё далеко, и опять мы с Генри уходим первыми. Некоторое время блуждаем в тумане, консультируемся у двух мелькнувших фигур, выходим по их совету на ледник, потом вверх по тропе мимо ледопада - всё в тумане. Поджидаем ребят снизу - подходят Павличенко и Байбара, движемся дальше четвёркой. Навстречу бегут два отделения разрядников; последний из них, инструктор, отвечает на наши расспросы, сам интересуется, кто здесь американцы, суёт Барберу руку, хлопает его по плечу, по груди, мир - дружба, и бежит дальше. Мы смеёмся.
Ночевки - на морене в цирке Аксайской подковы. Красиво и внушительно, не Фаны, чуть посуровее Кавказа. После прихода Ружевского, Лоу и Мартинсона выясняется, что мы собрались идти на один и тот же маршрут. Вацлав возмущён - опасно. Американцы доказывают, что всё будет в порядке, пойдём параллельно, сыпать друг на друга не будем. Ну что ж, завтра посмотрим.
Готовлю чай с сухими сливками - очень нравится американкам - и едим их суп с нашей тушёнкой.
Серёжа Бершов впервые за всё время знакомства с ним вышел из своего ровного состояния: они идут с Варбуртоном на пик Свободой Кореи по маршруту 6-ой к. т. и взяли с собой газовую плитку с баллончиком. Барбер крикнул ему, чтобы готовили на нашем газе и поэкономили свой, имея в виду наш бензиновый примус. По-американски газ и бензин называются одинаково: Gas - (по-английски бензин - это petrol). Получилась путаница - примус был занят мной, Сергею пришлось ждать с полчаса. Потом мы с Лоу долго объяснялись (с ним у нас очень откровенные отношения) и он согласился здесь в экспедиции по возможности отказаться от американизмов, приводящих к неразберихе - насчитали штук шесть таких терминов. Но всё-таки и Генри, и Джонс, и Крейг опять путали своим "газом" всю утреннюю готовку. Опять Бершов выходил из равновесия: считается, что их маршрут самый сложный из всех предстоящих. Мне кажется, что наш, новый, будет не проще.
Спали с Генри внутри нашей здарки. Ему хорошо - есть отличная пуховка; я - мёрз, т.к. пуховкой своей не обзавёлся.
24.07.76. Здарки отпотели, мешок стал влажноват. Ночью снились какие-то кошмары. Стройный, длинный и усатый Генри упирался ногами в мешок палатки и стягивал его с моих плеч, приходилось часто лезть глубже, уходя с нагретого места.
Вышли первыми в полной темноте, часа в 3.Налобный фонарь на незнакомом леднике скорее мешает, чем помогает - не различаешь перспективы, и невозможно выбрать правильный путь между трещин. Снег мягкий, заперлись в какое-то снежное болото. Как раз к рассвету вышли к началу маршрута, под кулуар, рассекающий 5-ую и 6-ую Башни Короны. Смотрим на наш маршрут. Барбер: «Плохой маршрут: стена, а не контрфорс». Я - «Да, так я тебе и говорил; это было видно и по фото».
Прошли кулуар, поднявшись метров 250 по жёсткому снегу: я шёл первым и делал неплохие ступеньки для появившейся на леднике под нами тройки во главе с Лоу. Вышли на скалы, там удобная площадка, и стали ждать тройку, чтобы не сыпать на них камни. Очень холодно, сильный ветер. Надел на себя последний резервный свитер - любимый, зелёный, вьетнамский, мягкий и тёплый, служащий уже 15 лет. Барбер с сомнением посматривает на стену и хмыкает, морщится, что-то бормочет. Минут через 40 подошла тройка; Лоу поблагодарил за отличные ступеньки, и началась дискуссия.
Барбер: «Идти не хочу, ухожу вниз. Пусть восхождение делает остальная четвёрка».
Ружевский: «Идти тоже неохота, слишком сурово, пусть лезут трое американцев, а мы с тобой в двойке пойдём завтра на шестую башню Короны по 5Б».
Лоу: «За старый вариант; идти параллельными группами - такая возможность есть».
Я: «Вариант Лоу неприемлем, предпочтительнее идти четвёркой».
Сидим более часа. В итоге Генри Барбер ушёл вниз, передав мне свою долю общественного снаряжения, и рюкзак мой здорово потяжелел.
Лоу предложил связки: он - Вацлав; я - Мартинсон. Начало простое: серая стенка с петлёй из основной верёвки. Кто-то уже спускался отсюда. Выше начался основной маршрут: разрушенный внутренний, угол первым идёт Ружевский, долго и аккуратно, следующие 40 метров первым лезет Лоу - быстрее, я замыкаю, выколачивая крючья.
Проклятые ботинки (но без них на холоде никак не обойтись) совершенно не дают чувства микрорельефа; невозможно использовать мелкие уступы, т.к. щёки спихивают подошвы. Начало покидать чувство и желание показать, что я способен хорошо лезть и работать первым, прошёл зуд желания лазить. С утра было великолепное настроение - акклиматизировался, рвался в бой. Сейчас ботинки выводят из себя. И еще происшествие: соскользнула подошва, вся тяжесть тела пришлась на левую руку, плечевой сустав вышел из сумки (он у меня ослаблен таким же случаем на Корженеве 2 года назад)и с характерным хлюпаньем вошёл обратно. Довольно сильная боль, и сразу опасение: нельзя эту руку грузить.
Ещё две веревки впереди работает Джордж. Вацлав и Крейг просто поднимаются по перилам, я - ишачу сзади. На полке, после четырёх верёвок обнаружили прибитую к крюку ржавую консервную банку, в ней записка: 1968 г, Наумов, Субортович и ещё двое совершают восхождение на 5-ую башню бороны. Их петлю мы видели снизу. Почему они отступили пока неясно.
Лоу пошёл выше. На жюмарах по его верёвке к Джорджу поднялся Вацлав и сразу стал выпускать его на следующую верёвку. С рюкзаком по слегка нависающей стене лезть невозможно, и Джордж снял его, повесив на крюк. Мы с Ружевским вытягиваем снизу остальные рюкзаки: тяжело, много острых камней, рвущих ткань и затрудняющих вытяжку. Крейг снизу оттягивает. На стене нет хороших выступов для ног, и мы с Ружевским стоим на петлях, прикреплённых жюмарами к верёвкам. Страшная путаница с рюкзаками, узлами, петлями, веревками. На один из подвешенных рюкзаков Вацлав уселся верхом и блаженствует, давая отдых ногам. Пока мы тянули рюкзаки, Лоу вышел ещё на 40 метров и крикнул, что верёвка закреплена. Ружевский на жюмарах опять уходит к нему, и они начинают вытягивать на семимиллиметровой верёвке (мы взяли её специально для вытяжки) сначала рюкзак Лоу, а потом три моих. Постепенно привожу в порядок неразбериху рядом с собой и посылаю наверх свободную верёвку (у нас их 4: 9-ти мм – 2шт, и 7-ми мм – 2шт). Помогаю Крейгу подняться ко мне (он уступает всем нам троим во всех отношениях - и технически, и физически) и иду на жюмарах к верхней двойке.
По дороге вижу штук 8 старых шлямбурных крючьев - непонятно зачем их били, ведь рядом столько трещин. Зато понятно, почему Джордж так быстро проскочил здесь: просто навешивал лесенки. Лесенки у американцев чисто матерчатые, из лент, без дюралевых ступенек: чуть неудобнее, но легче. Сейчас Лоу стоит на узенькой полочке, где тесно троим, вверху скалы чуть полегче. Он предлагает лезть первым мне, но поглядев на мои ботинки, с сомнением качает головой: обувь для таких скал не подходит.
Едим по несколько долек шоколада (у нас его 8 плиток), запиваем глоткам воды из фляги - и снова берёмся каждый за свою работу. Времени 15 часов, но есть не хочется. Джордж снова лидирует, Вацлав выдаёт ему верёвку и уходит к нему на жюмарах, я принимаю Крейга, а его долго-долго нет, где-то внизу застрял. Через полчаса появляется в зоне видимости и сообщает, что заклинило верёвку, которую он тащил за собой несобранную, и он был вынужден спускаться вниз.
Дальше я опять поднимаюсь последним, с рюкзаком. Вацлав не смог пройти последнюю сороковку с рюкзаком и повесил его на середине верёвки. Очередной этап монотонной работы, а уже 7-ой час. Наконец Лоу кричит сверху, что видит полку для двоих, а десятью метрами выше - ещё для двоих. Двое американцев группируются на верхней, и мы не видим их, мы с Ружевским - ниже.
В 19:30 греем одну и другую кастрюльки с чаем. Прекрасно уплетаются бутерброды с чёрной икрой и сладким-сладким чаем. Напротив нас внушительный массив Свободной Кореи, разделённый солнцем на две части: чёрную снизу и рыжую выше.
(Позднее в одном из американских журналов, автор, кажется Бертулис, сравнил Корею с Гран-Жорасом, а нашу Корону - с Пти-дрю. И правда, есть сходство).
Налили на утро полную фляжку воды (топим остатки льда на полке), и тут Вацлав уронил баллон с бензином от американского примуса (его конструкция такова, что горелка свинчивается с баллоном-бачком). Единственный раз металл звякнул о камень, и больше снизу не раздалось ни звука. Материмся, я - про себя, Вацлав - вслух.
Над нами, метрах в 50-ти, можно видеть Лоу: он с последним светом навешивает очередную верёвку. Так же использовал весь световой день и Мальцев. Молодец этот американец.
Долго устраиваемся спать. Размеры полки у меня 40 на 60 см, у Вацлава - 30 на 80 см. Спальный мешок, в который я залезаю, скользкий снаружи, и такое впечатление, что он постоянно намеревается вместе со мной порхнуть вниз. Пропускаю под ногами несколько петель из основной верёвки для опоры. Коротаем в сновидениях и пробуждениях ночь.
25.07.76. Одна радость - ночью не было ни снега, ни сильного мороза, всё-таки отдохнули. Едим по кусочку колбасы, заставляем выпить себя по полбанки сгущёнки с тёплой водой (фляжка из спальника), собираемся и лезем к американцам. Их ночлег был значительно комфортабельнее, спали вдвоём в здарке на полке 1 на 1,5 м. Группа 68-ого года дошла именно до этого места: видим остатки бинтов, и кажется здесь у них кого-то стукнуло. А выше - сложнейшее место (хотя и ниже почти везде лазание было не ниже 5Б к.т. по нашей классификации). Видны массивные плиты с редкими трещинами, крутизной 85-900, сначала глубокий внутренний угол, потом неявный внешний. Слева - мощный карниз, увешанный сосульками - Лоу обошёл его. Поднимается по навешенной верёвке сначала Джордж, потом Крейг и он же выходит лидировать. Сорвался, пролетел полтора метра и дальше пошёл, только на искусственных точках опоры. Мы с Ружевским ждём своей очереди на площадке. Время от времени далеко от стены падают камни, и неожиданно, один из них, с килограмм весом, плюхается прямо на рюкзак между нами, в клапане которого лежит рация. Кончаем трёп и начинаем чаше поглядывать вверх.
У меня сейчас нет ни энтузиазма, ни особых эмоций, радости от восхождения. Почему? Наверное потому, что нет того коллектива, с которым сжился за годы в горах, нет Валеры Мальцева; потому, что на блестящем фоне работы Лоу выгляжу неважно (и из-за ботинок, и из-за плохой предсезонной подготовки). Делаю вывод - пора кончать с серьёзным альпинизмом. Вывод усугубляется видом кошмарной пропасти и тонкой паутинки верёвки, по которой я поднимаюсь (Ружевский ушёл раньше) - достаточно слабого удара камнем, чтобы эта паутинка лопнула, и я полечу километр вниз, не касаясь скал, до самого ледника. Одна паутинка сменяется другой ( обработано 80 метров ), такой же хрупкой и уязвимой.
На конце первой сороковки пересаживаюсь с помощью жюмаров на вторую: конструкция этих зажимов позволяет сделать перестёжку почти мгновенно. Нижнюю верёвку сматываю в кольцо и навешиваю на себя дополнительные три килограмма; постепенно обрастаю довесками десятка карабинов и закладок; они из дюраля и не так тяжелы; легче даже наших титановых. Гоню от себя все мысли о паутинках и с трудом перебираюсь через карниз - с грузом это нелегко.
Кажется, главные трудности позади. На очередной полке рядом со всеми сбрасываю с себя груз металла, верёвки, рюкзаки. Небольшой отдых и снова вверх за Крейгом. небольшой снежный склон размером 10 на10м завершается вверху разрушенными скалами. Они круты, но их разрушенность создаёт ложное впечатление простоты.
Не торопясь, иду первым, через 40 м принимаю Мартинсона. Снова выхожу вперёд. Он страхует, как и все американцы, через поясницу, за большой вмороженный камень. Этот приём, наверное, хорош для совершенно гладких стен, т.к. смягчает нагрузку на руки, но сейчас страховка через поясницу просто вредна. Прохожу пятиметровый траверс под стеной по крутому льду и поднимаюсь метра на два на начало скальной стенки, оставив в трещине миниатюрную закладку. Выше надо бы забить крюк, но вроде лезется легко, да и не видно сразу, куда бить.
Упираюсь ногами в плиту, руки - в контр распор, сейчас я вылезу на стенку, - и вдруг, абсолютно неожиданно, обе ноги мои соскальзывают, и я лечу вниз: руки работали только на распор. Первая мысль - сейчас я повисну на закладке. Проходит миг, я чувствую рывок, подбрасывающий меня вверх и переворачивающий вниз головой, падение продолжается, закладка не выдержала. Веревка запутывается, я кувыркаюсь, слетает каска; но странно, нет ни ужаса, ни отчаяния, а лишь ожидание второго рывка: что-то долго нет его.
Наконец, падение прекращается. Я лежу наклонно головой вниз и целиком ощущаю себя: кажется ничего не сломано, немного саднит голова и бедро. С трудом поднимаюсь, трогаю голову - кровь. Смотрю вверх на Крейга: он стоит, не изменив позы, не выбрав во время падения ни сантиметра верёвки.
«Misha! Are you all right?» - кричит Джордж. «Yes!». Вацлав: «Мишка, как ты там?». Я: «Всё цело».
Распутываюсь от веревок. Слава богу, что они сделали несколько оборотов вокруг меня и задержали падение именно сейчас и ни метром позже, потому что я остановился рядом с километровым отвесом, и неясно, выдержал бы жёсткий рывок тот камень, за который держал меня Крейг; протравить верёвку он не смог бы.
Подхожу наверх по снегу (тому самому пятну, высотой 10 метров). Вацлав обильно поливает ссадину на голове йодом и завязывает бинтом.
«Было ли сотрясение мозга?». «Нет, помню все детали падения». Джордж: «Ты пойдешь первым?». Я: «Да».
Больше нечего ответить, хотя, по честному, лезть совсем не хочется. К счастью, вмешивается Вацлав. Говорит, что мне сейчас нельзя идти первым, полезет он.
«Это будет мудрее», - соглашается Лоу. Крейг всё время молчит; он бледен и заметно потрясён.
Ружевский лезет очень осторожно, забивает три крюка и медленно преодолевает ту плиту, откуда я сорвался. Туда же подходим и мы трое. Проходя место срыва внимательно рассматриваю плиту: сыроватая, чёрная и гладкая. Резина моих ботинок, отечественная, спецзаказ «Спортобувь», явно не предназначена для такого камня. Опять Лоу впереди, за ним - Ружевский, уходят, не оставляя веревки. Я пытаюсь идти первым, но не могу доверять ботинкам, чувствую нервную дрожь в руках и, поднявшись метра на два, отказываюсь от попытки. Лезу следом за Крейгом, слегка используя верёвку для опоры, и постоянно пробую ботинки: где же грань, когда на них можно положиться?
Чередуются верёвка за верёвкой. Первым лезут: Вацлав (через широкий, залитый льдом камин, по вмороженным камням), Крейг (по простым полкам), Джордж (по сложному участку - здесь пытался лезть Крейг, но заблудился в трёх камнях, попал на непроходимые плиты и спуститься оттуда смог только оставив крюк с петлёй ( для тех, кто будет после нас, остался ложный ориентир). Лоу спрашивает меня (он как-то оказался ниже): «Ну, что там дальше?»
Отвечает Ружевский: «Шоссе».
Я перевожу: «Highway», - и все хохочут. Но вот ещё три верёвки, простые - и мы на гребне Короны. Светит солнце, холодно.
В восемь вечера, по нашему с Вацлавом настоянию, становимся ночевать - американцы (американец, Джордж) были настроены двигаться дальше. Лоу сейчас красив, лицо его одухотворено, глаза блестят внутренним светом, чувствуется, что он доволен собой, стеной, жизнью, природой.
Отступление о будущем.
В следующие несколько лет Джордж участвовал, по моим сведениям из печати, в трёх экспедициях: на очень сложный каракорумский непокорённой семитысячник, на Эверест, и в Пакистане на Шивлинг по сложнейшей стене. Все три - неудачны для него, до вершины не доходили ни на одной горе, по разным причинам. Но всегда Лоу делал максимум возможного. Когда мы расставались, я сказал ему, что он лучший альпинист из тех, с кем я лазил, и может сравниться только с моим погибшим другом. Он ответил: «Ну, что ты! Вот мой двоюродный брат Джефф - тот классный альпинист; и Барбер лучше меня лазит по скалам и льду, и других много».
«Но ведь альпинизм - это не только лазание. Это - комплекс личностных качеств, и у тебя этот комплекс оптимален».
Он улыбнулся и обнял меня - так непохоже на сдержанных янки.
В 77-ом наша сборная была в Штатах на Мак-Кинли. Кто-то из шестерки передал мне привет от Джорджа и заметил, что он грустен, очень печален и спокоен. Выкладываем на снегу площадку из камней. Кипячу чай на баллоне американцев (они весьма бесстрастно отнеслись к сообщению, что наш баллон улетел). Холодный ветер, быстро темнеет, я вожусь у кастрюль и кормлю.
«Ты хороший повар», - говорит Лоу. «Если не могу лазить, надо быть хотя бы поваром», - отвечаю довольно мрачно.
Американцы, сидя в спальных мешках, степенно и много едят: бутерброды с икрой, колбасой, сыром; пьют много чаю с конфетами и шоколадом - смотреть на них приятно, так и надо делать после хорошего трудового дня. Мне кусок не лезет в глотку. Нравится только солёная спинка севрюги, которую никто больше не ест. Заставляю прожевать кусок колбасы с чаем. Пить хочется ещё, но совершенно темно, сверху холодно, но ногам тепло - ботинки-то высотные, двойные.
Попарно располагаемся в здарках. Долго не могу согреться, дрожу, но постепенно засыпаю. Вацлав дал мне свою шерстяную шапочку (одной моей было явно мало), так что голове тепло, и тонкую шерстяную рубашку. У него - отличная собственная пуховка с капюшоном. Мне в лагере предложили очень старую, грязную и почти без пуха - стыдно носить, и я, конечно, отказался.
26.07.76. Просыпаемся часов в 8. Сильный мороз (-150), и солнце, почти безветренно. На Кавказе, на высоте 4800, как правило, теплее не торопясь, собираемся и в 10:30 выходим. По связи узнали: с группой Шатаева всё в порядке (он с Онищенко, Коньковым и Виктором Байбарой спустился вчера в лагерь на ночёвки, пройдя маршрут 5А на 5-ую башню Короны. Мы их видели в полукилометре левее нас. Виктор позднее говорил, что мы выглядели от них просто фантастично); Генри Барбер в одиночку поднялся на Корею по сложному, в основном ледовому маршруту, и сейчас спускается на другую сторону пика; четвёрка с Бертулисом и Макаускасом поднялась по пути Мышляева на Корею и сейчас тоже на спуске. Узнав о Генри, Джордж слегка переменился в лице, на мгновение застыв и осмысливая услышанное. Крейг только улыбнулся, ясно, что у Лоу с Барбером - конкуренция.
Простой гребень прошли за час (именно здесь Лоу нащелкал фотографий, напечатанных позже в журнале "Америка". (Моё фото, на двойном развороте, я думаю, поместили с умыслом - уж больно громоздки ботинки, белеют бинты под каской, наша допотопная штормовка. Всё это должно было дать публике представление о нашем снаряжении, отставшем на десятилетия от американского). С гребня спуск по льду с тонким слоем снега. Кошек у нас одна пара, и с ними спускается последний. Как обычно - путаница с американцами на спуске: они хотели зачем-то пользоваться третьей верёвкой, не понимая моих указаний; долго разбирались и приценивались, как лучше действовать. Недоразумение разъяснилось после спуска по перилам; Лоу согласился, что третья верёвка не нужна, убрал её в рюкзак, сказал, что дальше на спуске будет слушаться меня. Дальнейшее однообразное движение по ледовому склону вниз позволило много разговаривать на отвлеченные темы, и почему-то разговор коснулся американскойи русской матерщины, ругательств.
«Как перевести на русский слово "Fuck "? - спросил Джордж.
Я ответил.
«The girl wants fuck», - медленно спросил Лоу по-русски.
«Да, да, именно так», - рассмеялись мы с Вацлавом.
«Слушай, а ведь ты тогда на Мирали понял моё выражение о скалах», - сказал Лоу.
«Конечно понял. Я тогда удивился, что в твоём лексиконе есть такие слова».
«Я очень редко их употребляю. У нас готовится к университетскому изданию русско-английский словарь нецензурных выражений».
«Ну, что ж, полезное дело».
«Попробуйте после этого обругать нас - мы всё поймём».
(В 77-ом такой словарь появился, а в 78-ом, в экспедиции на пик Коммунизма, три маленьких книжечки, на 500 слов, уже находились в руках американцев. Как же мы, советские участники экспедиции, хохотали, читая перлы этого произведения, - они обработали период истории лет в 200, от екатерининских времён до современности. Как и любая другая, эта работа была выполнена ими основательно).
Спуск продолжается. Идем по простому гребню и подходим к скалам. С этого места нам еще метров 500 по вертикали по несложному льду - и мы на леднике, недалеко от ночёвок. У Крейга появилась потребность облегчиться. Он устраивается на корточках поудобнее у тёплой нагретой солнцем скалы и достаёт из внутреннего кармана пуховки брошюру. Мы втроём отдыхаем на рюкзаках в сторонке; Лоу достаёт фотоаппарат и собирается фотографировать Мартинсона за его занятием. И тут я замечаю имя автора брошюры "Lenin".
«Вацлав, смотри что он читает», - говорю Ружевскому. Он реагирует мгновенно: закрывает рукой аппарат Лоу и кричит Крейгу:
«Эй, у тебя там нет ничего другого, чтобы позировать. Маркса, например, или Энгельса?»
«Нет», - отвечает Мартинсон, - «я изучаю этого автора».
«Ленина изучать надо, не отвлекаясь на другие занятия, тем более на твоё. Убери. Бумажки я тебе дам. И ты, Джордж, пойми, что такой юмор мы не понимаем».
Лоу послушно убирает аппарат, а Крейг прячет брошюру обратно.
К часу дня мы спустились к ночёвкам, где обнаружили пятерых ребят из Харькова, среди них Лёшу Москальцова (будущего Эверестца) - они собирались идти на Корею. По дороге Вацлав отрезал мне большую часть бинта, оставив только присохшую, невидимую под шапочкой нашлёпку, так что вид у меня вполне здоровый. Ребята напоили чаем, угостили супом, приготовленным из пяти разных наших и американских пакетов.
Мы с Лоу уселись в сторонке позагорать и он спросил, почему мы так серьёзно отнеслись к его попытке сделать юмористический снимок:
«Американские альпинисты изучают классиков марксизма на вершинах Тянь-Шаня. Ведь неплохой ракурс, у нас охотно бы напечатали».
«Ты знаешь, Джордж, у нас есть над чем поюморить, есть, что ругать, есть, что надо менять или даже уничтожать. Но с двумя темами, я тебе советую, в разговоре с нашими людьми быть очень серьёзным. Это - война и Ленин».
«Какая война?»
«Великая отечественная. Ты знаешь, сколько погибло у нас?»
«Нет».
«Двадцать миллионов. И солдат, и мирных жителей. В Америке не знают, что такое война».
«Почему же? И у нас был Вьетнам. Но мы проиграли».
«Эти войны нельзя сравнивать. А сам ты как относился к Вьетнаму?»
«Сначала никак, потом – против».
«Как-нибудь выступал?»
«Нет».
Мы с ним долго ещё разговаривали, но пора возвращаться в лагерь, и мы подошли к остальным. Неожиданно Джордж предложил идти в лагерь завтра, а сегодня вечером кому-то в двойке с ним подняться на Корею по ледовому склону правее пути Барбера. Он долго уговаривал Вацлава или Крейга составить ему компанию, но, т.к. никто не соглашался, то в конце концов, он решил идти в одиночку. Не помогли и мои попытки соблазнить его ужином с шампанским, якобы заказанным к нашему возвращению. Вацлав потребовал с него записку для Шатаева, дал рацию для связи с харьковчанами; я дал ему свои часы (по странности не разбившиеся во время падения), и мы втроём ушли в лагерь, оставив Джорджа точить кошки, готовиться к маршруту.
Дорогой Вацлав рассказывал о себе, старшем сыне, разводе, о репрессированном отце, о своей работе, об инструкторстве в "Уллу-тау". Ему хотелось выговориться, а я люблю слушать. На Кавказе Ружевский пользовался репутацией одного из самых весёлых, сильных и умных инструкторов. Прекрасный гитарист, певец, он и у американцев получил кличку «character» - значит своеобразный человек, личность. Крейг потихоньку шёл сзади. До лагеря дошли за 2 часа. В лагере с 18-ти до 20-ти - парная баня с ледяным озером (после восхождения, как говаривал Боря Левин, это наслаждение - выше полового). В парной отошёл бинт с гноем. Наташа Филиппова, наш врач, залила ссадину синтомициновой эмульсией и заклеила лейкопластырем.
Генри пришёл после спуска с Кореи к 18-ти. Доволен маршрутом, хотя считает, что хотел бы видеть маршрут более сложным: он страховался всего две верёвки перед выходом на гребень.
За ужином, конечно, никакого шампанского: шрапнель с бараньими костями и чай с маслом. Все хотели спать, улеглись рано, удалось выспаться.
27.07.76. День отдыха. В общем, безделье. Лоу пришёл в 12. Рассказал, что вышел с ночёвок в 23; в 2 был на гребне (на вершину, конечно не пошёл - уже хоженый гребень) и часа два дремал там, ожидая рассвета. Потом за час спустился в ущелье на другую сторону и прибыл в "Ала-арчу".
Из Фрунзе вернулись наши (они ездили посмотреть город), и Макаускас рассказал неприятную историю: на рынке милиционер арестовал Криса Джонса. Молодому, глупому парнишке, видимо хотелось выслужиться и, когда Крис фотографировал горы арбузов, помидоров и дынь вместе с колоритными продавцами, этот сержант предложил ему пройти в отделение и уничтожить плёнку, на которую Крис, дескать, снимал нищих. Но нищих на базаре нет - доказывал Макаускас. Уговоры не помогли. Им пришлось более часа пробыть в отделении милиции, пока дозвонились в лагерь, а оттуда - начальнику ОВД Фрунзе.
По физиономии Криса и его высказываниям чувствую, что он просто доволен своим маленьким приключением: оправдывается его убежденность, что в СССР царит произвол, тоталитаризм и простой люд не имеет никаких прав. Пересказывает в деталях историю своим соотечественникам.
Генри ухаживает за Клавой. К вечеру пришёл и говорит, что сошёл с ума.
«Я - как бык. Бу-бу-бу», - приложил ладони к голове наподобие рогов и бегал взад-вперед по своей комнате.
«Смотри, арестует она тебя, если будешь хулиганить», - пригрозил Лёва Павличенко.
«Как так?» - удивился Барбер.
«А она работает в милиции, лейтенант; здесь - в отпуске инструкторит.
«Да, ну? Это невозможно».
«Почему невозможно? Нормальный случай».
«Всё равно я, как бык. Женюсь и увезу её с собой».
(Генри действительно сделал ей предложение. Писал письма с Кавказа, куда мы улетели через несколько дней. Писал и из Штатов года полтора - это по рассказам Зои Кирилловой, старой знакомой по "Джайлыку", с которой здесь пересеклись наши альпинистские дороги).
Вечером Наташу Филиппову пригласили посидеть у начальника КСП района "Ала-арчи"- Ляха, а она - меня. Попить чаю и водки, как сказала жена Ляха, Сталина, постоянно гуляющая по лагерю с годовалой дочкой на руках. Кроме хозяев были инструктора супруги Кодачиговы из Иркутска. Роберт Яхин, инструктор КСП, чемпион Союза. Лях хорошо рассказывал о Хан-Тенгри, пике Победы, больше Тянь-Шане. Угощал вяленой говядиной, твёрдой, как гранит, и очень вкусной, а запивали и вином, и водкой, и киргизским бальзамом. Порядком окосел. В 3 пошли к Кодачигову и там пили чай. Говорили, говорили и говорили.
В нашу многоместную спальню, учебною часть, пришёл полшестого и долго с изумлением рассматривал свой спальник: мешок был похож на беременную женщину. В изголовье положена гипсовая голова, а внутрь зашит огромный глобус. Улыбнулся, когда понял; потом засмеялся, а потом неудержимо захохотал. Изо всех углов постепенно стали слышаться ответные смешки, потом что-то вроде хрюканья, а потом и всеми овладел приступ смеха, больше, конечно, никто не заснул.
28.07.76. День подготовки к выходу в высокогорную зону. Поспал в лесу пару часов. Вечером Лях показывал Тянь-шаньские слайды. Много вопросов американцев, им очень понравилось. Хотели бы через год приехать именно туда, в Центральный Тянь-Шань. Лоу сказал, что видели (хотя только на экране) один из красивейших горных районов мира.
29.07.76. Все выходят к своим маршрутам. Я хотел посмотреть другое ущелье помимо Аксая, и мы в двойке с Филипповой собрались сходить на пик Байчечекей, по 3Б. От прежних ночёвок должны перевалить хребет и выйти под наш маршрут.
Как обычно, вышли первыми, и двигались не торопясь: тропа красива, пасутся кони, киргизские летовки, бегают резвые жеребята, идиллия. Около хижины Рацека начался дождь. Один из инструкторов лагеря, незнакомый парень, дал свой плащ - серебрянку, т.к. у них заболел один из членов группы, и они уходят вниз.
На ночёвках спал в американской трёхместной палатке с Генри. Палатка, пожалуй, лучше нашей, т.к. меньше отпотевает изнутри; внутри тонкая сетка - антиотпотеватель. Но потяжелее. Перед сном поговорили о разных разностях. Он читает то свою фантастику, то брошюры из аэропорта. У меня - «Порт-Артур», книга Лёвы Павличенко. Читал её в последний раз более двадцати лет назад. Генри вышел в 2 часа ночи с Байбарой и супругами Шатаевыми на Корону по 4Б. Кроме них никто не пошёл: идёт снег хлопьями. На минутку выглянет солнце и снова валит снег.
30.07.76. Группа Шатаева вернулась. Барбер первый повернул обратно. Он любит чистые сухие скалы - это и раньше было заметно. Весь день провели в палатках на ночёвках. Читаем, едим, спим. Часа два трепались у палатки Володи Шатаева. Разговор, в основном, на альпинистские темы. Барбер устроил на леднике демонстрацию ледовой техники. Оказывается у нас в обучении до сих пор применяется австрийская методика работы на льду. Генри показывал более современную, французскую, - есть принципиальные различия. Но, чтобы нам овладевать новинкой, нужно новое ледовое снаряжение, и в первую очередь кошки и ледорубы. Промышленность явно десятилетие не освоит новинок; придётся всё делать самим и распространять среди наших альпинистов.
31.07.76. Непогода. На маршруты никто не пошёл. Часть людей с утра пошла вниз, т.к. что-либо сложное уже не успеть сделать. Я ходил по леднику - долго ждал, пока откроется Корона, но так и не дождался. Облака закрывают то всю гору, то верхнюю половину. Жаль, хотелось полюбоваться пройденной нами стеной, пережить заново восхождение, сохранить в памяти эту "русскую Пти-Дрю". В 16 в одиночку ушёл в лагерь. Остались две пары: Байбара - Варбуртон собираются сходить на Корону по 4А, и Макаускас - Лоу попробуют пройти новый маршрут на Аксай, выбранный Джорджем.
Вечером - баня.
01.08.76. Завтра мы должны уезжать. Часов в 12 вернулись обе двойки. Они пытались выйти на маршруты, но из-за непогоды не стали рисковать. Виктор Байбара на леднике провалился в трещину. Лоу испугала лавина, пронесшаяся по кулуару, где они с Дайнюсом собирались подниматься.
Собрали по трёшке на прощальный вечер, накупили вина, водки, банок с едой и после ужина соорудили стол в наших апартаментах. Из американцев в питье не отставали Генри и молодой Майкл, мешали водку и вино и скоро окосели. Тосты: "Мир, дружба, альпинизм!" Вацлав хорошо пел. Хором исполнили "Баксанскую" - эту песню полюбили все американцы, а Генри очень нравится "Аэлита" и он выучил куплет:
"Аэлита страдает,
молит сына земли вернуться.
Горы горе её понимают
и помочь ей в разлуке берутся"
Отлично выступила Зоя Ивановна Кириллова. Когда она поёт, её лицо пышет таким вдохновением, что ей можно скинуть лет 20.
«Сколько ей?» - спросил Генри.
«45. А что?»
«Русские женщины непостижимы и неповторимы».
«У нас, бывает, и в 80 поют так, что заслушаешься».
«Я хочу их слушать. Куда надо идти? Пошли немедленно».
«Сегодня не успеть, а вообще приезжай еще в Союз и сможешь услышать».
Лях с женой вручили американцам прощальные сувениры: по 3 титановых крюка, эмблему КСП. До двух ночи пили чай с вареньем из зелёных абрикосов. Майкл пытался по-русски втолковывать, как ему хорошо и как он любит всех, особенно Серёгу Бершова. Крис попивал умеренно, больше наблюдал.
Фрунзе.
02.08.76. Следующий этап поездки - Кавказ. "ЛАЗ - турист" за 40 минут довёз всех до Фрунзе. Американцы в 14:30 - улетели в Минеральные воды; мы сутки будем жить в гостинице, летим завтра. Какая-то неувязка с финансами - приходится платить из личных средств и за номер, и за питание. Походили по городу: азиатского здесь меньше, чем в Ташкенте, Оше, не говоря уже о Самарканде или Бухаре. В магазинах есть книги, которые можно покупать: купил Мопассана, Горького, Бабеля, Салтыкова-Щедрина, Гамзатова.
Загул теперь у Вацлава. Пришёл в 2 ночи, хмельной, и начал звонить в Ленинград жене, клясться в любви и отсутствии интереса ко всем остальном женщинам. Пришлось нечаянно подслушивать его в течение часа, и никак я не мог понять, где он врёт, а где правду говорит (не моё это дело, но Ружевский мне просто интересен).
03.08.76. Разозлил ребят тем, что чуть-чуть не опоздал в аэропорт: у меня были жетоны на весь наш багаж, я загулял по городу, денег на такси не было, а автобуса не было больше часа. Но успели вовремя и получить, и взвесить, и погрузить все наши рюкзаки, баулы и сумы. С посадкой в Баку добрались до Минвод к 21-му часу по фрунзенскому времени, или в 18 по московскому. Автобус, ПАЗ, уже ждал. В лагерь "Домбай" добрались в 23:30- по местному. Темень, тишина, не видно ни домбайских людей, ни американцев. Сгрузили багаж и перетаскали к брезентовым стационарным палаткам. Три палатки свободны; в них по четыре железных кровати с рваными матрасами. В одной из соседних палаток обнаружил пустой спальный мешок спящего рядом хозяина, и в 4 (по фрунзенскому) заснул в этом мешке, как убитый.
© Михаил Овчинников
